Чужаки
Шрифт:
Двое стражников соскочили на землю, третий остался держать лошадей.
— Я вам покажу, как бунтовать. Кто тут зачинщик, сказывайте? — хватаясь за шашку и изо всех сил стараясь придать себе воинственный вид, кричал щупленький, с жидкими усиками стражник.
В толпе снова появился долговязый. Напирая на Шапочкина, он орал:
— Вот он, вот, ваше благородие. Берите его, христопродавца, вяжите! Народ мутить вздумал, бунтовщик он, у него оружие в кармане.
Жандармы, выхватив шашки из ножен, устремились к Шапочкину.
Валентину легко было скрыться в огромной, дружественно настроенной
— Стой! Ни с места! Отдавай револьвер!
— Револьвер? — усмехнулся Шапочкин. — У меня нет никакого револьвера. Кто вам сказал такую глупость Есть, правда, игрушечный, который я купил на ярмарке в подарок одному мальчику. Вот этот, пожалуйста, берите.
После безрезультатного обыска, стражники увели Шапочкина и растерявшегося торговца в волостное правление.
Дома мать показала отцу переданный ей Шапочкиным маленький револьвер и стопку аккуратненьких листочков.
Отец долго смотрел на бумажку, хмурился, шевелил губами, читал и снова перечитывал. Он даже перевернул листочек несколько раз на другую сторону, хотя там ничего не было написано.
— Вот что, Миша, — сказал он решительным тоном, — эту штучку нужно в подполье, в землю зарыть. Может быть, хозяин за ней еще зайдет. А листочкам лежать нечего, их вечером нужно по подоконникам разбросать, пусть и другие почитают.
Глава восьмая
Фома только улегся и натянул на себя тулуп, как в окно настойчиво постучали. Вставать не хотелось. Фома притих и притворился спящим. «Пусть Степанида встает, — решил он, — ей с лежанки удобнее, а потом, может, это еще и ветер стучит. Мало ли что бывает».
Но стук повторился, и за окном послышались шаги.
Степанида легко спустилась на пол, зашлепала босыми ногами.
— Кого там нелегкая носит в такую пору? — ворчала она. — А темень-то, темень-то какая, матушки, как в могиле!
Фома не стерпел.
— Не туда смотришь, не в это окно стучали, а в переднее.
— Да что ты, — удивилась Степанида, — а мне послышалось — в дворное.
При случае Фома любил поворчать на супругу.
— Послышалось? Слыхала звон, да не знаешь, где он.
У тебя всегда шиворот-навыворот получается и со сном тоже. Ноги еще ложатся, а голова уже спит. А голова проснулась, уши с глазами спят. Вот и мучайся с тобой веки вечные…
Степанида рывком отпрянула от окна.
— Ой, Фома, погляди-ка! Ну, хватит тебе ворчать, погляди, на завалинке белое что-то лежит, уж не подкидыш ли? Страсти какие, батюшки… Фома! Ну, встань, чего ты, как пень, с места не сдвинешься.
В голосе Степаниды чувствовалась скорее радость, чем испуг. Детей у них не было.
Лениво повернувшись на бок, Фома стал скрести затылок. Это был явный признак его недовольства Степанидой.
— Мели, Емеля, твоя неделя, — ворчал он. — Подкидыш!.. Откуда ему быть-то? Разве только издалека, а близ ко у нас на сносях таких не видно, что подкинуть могли бы.
Он все же встал и, спотыкаясь в темноте,
— Ладно, зажги уж лампу, схожу посмотрю, — сказал он, с досадой махнув рукой.
Обнаружив на завалинке прижатый камешком листочек бумаги, Фома удивился: «Что за шут, от кого бы это? И главное ночью. Что это вздумалось почтальону по ночам людей булгачить? И письмо какое-то такое необыкновенное, без конверта».
Фому окликнул сосед:
— Это ты, Фома?
— Я, а что?
— Да так, мне вот кто-то бумажку подсунул.
— Да неужели? И мне тоже подсунули. Вот оказия какая! А я вначале думал — письмо, а это вон, оказывается, что…
— А как ты думаешь, что? — переспросил сосед.
Фома переступил с ноги на ногу, покосился на бумажку, почесал за ухом.
— Уж не заложена ли тут пилюля какая, — размышлял он вслух. — А впрочем, шут его знает, может, и не пилюля, а что хорошее. Давай лучше вместе разберем, что к чему.
Вон Степанида лампу зажгла. Заходи.
Услышав, что на завалинке вместо подкидыша оказалась какая-то бумажка, Степанида разочарованно вздохнула.
— «…Но напрасно торжествует буржуазия, — медлен но читал сосед. — Поражение революции — явление временное, победить народ нельзя. С нами товарищ Ленин, с нами правда, а правду не победишь. Фабрики и заводы все равно будут принадлежать рабочим, а земля — крестьянам. Пусть беснуются царские опричники, их конец неизбежен…»
Слушая эти слова, Фома по-детски подпрыгивал на лавке.
— Ну и режет! Правильно! Землю крестьянам, значит, бесплатно. Без выкупа. Хорошо! Погоди, Федор, а ты посмотри, кто это пишет-то?
— Коми-тет.
— Гм. Фамилия какая-то странная, а так человек, видать, хороший.
Федор с удивлением посмотрел на Фому.
— Ох, Фома, Фома, плохо, я вижу, ты в этих делах разбираешься. Человека от комитета отличить не можешь.
— Малограмотный я, — признался Фома.
— Ну и что, что малограмотный. Дело тут не в этом. Вон кузнец наш Данила Маркин — тоже малограмотный. А послушай его, как начнет буржуев разносить, так камня на камне не оставит. На днях они меня на сходку пригласили, в кружок свой тайный. Послушал я и диву дался. Да, — спохватился Федор Павлович, — соседка наша, Карпова Марья, тоже там бывает. Рассудительная баба, не думал даже. Мужикам, говорит, надо поближе к рабочим приклониться. Рабочие-то, говорит, куда грамотнее. У них и подпольные какие-то свои есть! Всего и не поймешь, что она говорила. Хочешь, в воскресенье вместе на сходку к ним пойдем? — предложил Федор.
Степанида беспокойно завозилась на лежанке:
— Не пущу я его, нечего ему там делать, — заявила она тоном властной хозяйки. — Маркину что? У него ни кола, ни двора. А у нас, хоть и плохонький, а домишко, огород, лошадь, коровенка. Пойдете слушать, как царя ругают, а потом вслед за Маркиным в каталажку. То-то проку от этого. В волости, говорят, станового пристава ждут. Вот посмотрите, опять Данилу с друзьями таскать начнут. Недаром, говорят, что незнайка-то на печке лежит, а знайка — по дороге бежит.