ЧУЖАЯ АГОНИЯ Сборник научно-фантастических рассказов
Шрифт:
— Я хочу показать тебе кое-что, Джон, — сказал отец сквозь зубы, не вынимая трубки. Это также крайне раздражало меня. — Я бы очень хотел узнать твое мнение об этом, — сказал он.
— С каких пор мое мнение стало здесь что-нибудь значить?
Отец свирепо посмотрел на меня.
— К черту твою жалость к самому себе, — сказал он. — Мне нужна твоя научная интуиция, если она у тебя еще осталась. Я думаю о направлении времени.
Направление времени. Я ухмыльнулся, ничуть не беспокоясь о том, как на это отреагирует отец. Он всегда был озабочен этим вопросом,
— Мы оба знаем, — произнес отец, в который раз излагая одно и то же, — что на микроскопическом уровне не существует приоритетного направления хода времени. С точки зрения уравнений движения абсолютно безразлично, движемся ли мы вперед или назад.
— Но это имеет значение на макроскопическом уровне, — возразил я, втягиваясь в разговор, несмотря на отвращение. — В конце концов, если бы вероятность течения времени вперед и назад была одинаковой, тогда существовала бы полная симметрия в формах и направлениях развития всех животных. Конечно, существует грубая, приблизительная симметрия, но она разваливается при ближайшем рассмотрении. Всем известно, что человеческое сердце и аорта не симметричны.
— Ты совершенно прав, — сказал отец, и я почувствовал прилив наслаждения, пробравший меня до печенок. Он еще энергичнее задымил своей трубкой, и его голова начала скрываться в огромных клубах голубого дыма. Это предвещало гораздо более длительный разговор.
— Все сводится к тому, что в малых масштабах, скажем, в масштабах земного шара, может и не быть макроскопической симметрии. Но на громадных просторах Вселенной все должно усредняться. Если у людей на Земле сердце и аорта ориентированы в одну сторону, то на некоей другой планете, где-нибудь в дальнем уголке Вселенной, у других людей сердце и аорта ориентированы в другую сторону.
— Мне это напоминает экстраполяцию рассуждении о частицах и античастицах, — заметил я.
— Совершенно верно, — сказал отец. — Я бы даже предположил, что раз мы на Земле стареем, то другие люди в другом месте молодеют с течением времени.
Я рассмеялся:
— И выходят из материнского чрева, неуклюжие, скрюченные, сморщенные и беззубые.
Отец положил свою трубку на стол.
— Ты довел мои рассуждения до полнейшего абсурда, — тихо произнес он.
Мне было приятно наблюдать, как злится отец, но при этом я чувствовал себя немного неловко.
— Прости меня, — сказал я, — но твои рассуждения, похоже, сводятся в конечном счете именно к этому.
Отец внезапно поднялся с места, вытряхивая трубку в огромную, украшенную рельефом серебряную пепельницу, подаренную ему служащими лаборатории, когда он стал Нобелевским лауреатом.
— Разговоры мало что дают, — сказал он. — Пойдем в лабораторию. Ты увидишь, что я имею в виду.
Мы прошли по слабо освещенным внешним коридорам в лабораторию, где содержались обезьяны-капуцины. В центре ее на большом помосте стояла одна-единственная проволочная клетка. Сразу за ней находился высокий стеллаж с электронной аппаратурой и L-образной стрелой, нависавшей над клеткой. На стреле были смонтированы многочисленные
Отец подошел к клетке и внимательно заглянул внутрь, слегка причмокивая. Я встал за его спиной и заглянул ему через плечо. В клетке сидела очень старая обезьяна, настолько сморщенная и седая, что я изумился тому, что она еще была жива.
— Не узнаешь?
— Совсем нет.
— Это наша молоденькая Джинджер, — сказал он.
Поначалу я было подумал, что это была нелепая шутка; но я, конечно же, знал, что у отца полностью отсутствовало чувство юмора. Я взглянул на катушки над клеткой. Отец следил за моим взглядом.
— Это синтезатор магнитного поля, который я соорудил, — сказал отец. — С его помощью я могу сфокусировать управляемое магнитное поле в области размером в 1 миллиметр в любой точке в радиусе 5 футов от синтезатора. Я могу изменять амплитуду и частоту в широком диапазоне.
— А Джинджер?
— Я запер ее в магнитном поле с частотой 8 колебаний в секунду, — объяснил отец. — И, с божьей помощью, ее метаболизм последовал за колебаниями этого искусственного поля. Постепенно я начал увеличивать частоту колебаний. Как видишь, ее биологические часы сами по себе ускорили свой ход, и старение пошло чрезвычайно быстрыми темпами.
— Невероятно, — сказал я, — раньше я бы ни за что не поверил, что такое возможно.
В данный момент моя ревность и враждебность исчезли и восхищение его достижением захватило мое воображение. Я внимательно осмотрел обезьяну. Она была похожа на Джинджер, но я был не совсем уверен. На ее лодыжке был небольшой опознавательный браслет с надписью «Джинджер». Но он мог быть снят с настоящей Джинджер.
— Не знаю, о чем ты думаешь, — сказал отец. — Но я никогда в жизни не фальсифицировал данные и ты, черт возьми, знаешь об этом, — он взял в руки толстую тетрадь, лежавшую сбоку от клетки. — Здесь все мои записи, — произнес он. — Я хочу, чтобы ты прочел их и высказал свое мнение.
— Один вопрос, — сказал я. — Как ты направляешь это поле на животное? Ты используешь равномерную напряженность? Тебе приходится фокусировать его в одной точке коры головного мозга или в нескольких?
— В одной, — ответил отец. — Прочти тетрадь: там все записано.
На мгновение он взглянул на меня теплым и даже, как мне показалось, немного любящим взглядом.
— Вот ты называешь меня холодным и равнодушным. А я предлагаю, чтобы именно ты провел эксперименты с уменьшением частоты колебаний поля.
Мои глаза наполнились слезами. Я знал, что это было невероятной щедростью с его стороны. В самом деле, мы можем остановить время для конкретного индивидуума. Это может стать преддверием к бессмертию впервые в истории человечества. Идея была захватывающей.
— Я сейчас же начну читать твою тетрадь.
По пути в свой кабинет я повстречал Сару Фрей. Она взяла мою руку в свои и нежно погладила ее. Как ни странно, это вызвало у меня раздражение. Я небрежно кивнул ей и пошел, не сказав ни слова, дальше, сгибаясь под тяжестью огромной тетради.