Чужая дорога
Шрифт:
Дом этот Савицкий-старший построил в ту пору, когда еще не занимал кресло градоначальника, а был обычным бизнесменом и не стеснялся демонстрировать свою обеспеченность и буйную фантазию. Став мэром областного центра, он быстро сообразил, что показная роскошь чиновнику не к лицу, и купцовское имение вознамерился продать – пусть даже и с некоторым для себя убытком. И непременно продал бы (благо, и покупатели были), если бы не столкнулся с неколебимым нравом своей родительницы Алины Генриховны, обожавшей «эту милую дачку».
Он вынужден был отступить, и Савицкая, дабы закрепиться на отвоеванных позициях, продала свою квартирку на Набережной
И именно эти три старушки, а отнюдь не само имение, были главной купцовской прелестью.
Эмилия Генриховна Демидова, внешне весьма похожая на свою старшую сестру Алину, внутренне – ее полная противоположность. Она как раз обожает вязание, умеет плести красивое кружево и вышивает потрясающие картины. Она, как и полагается всякой благовоспитанной даме, читает романы на французском языке, и время от времени ездит на юг «на минеральные воды».
Их отец, Генрих Сергеевич Малиновский, происходил из дворянской семьи и с младых лет готовился стать офицером. И поступил бы наверняка, как его отец и старшие братья, в какой-нибудь приличный кадетский корпус, если бы российская история не сделала крутой поворот. Юный Генрих вынужден был уехать из Петрограда на север, где и окончил школу фабрично-заводского ученичества и поступил работать на завод. Он мечтал учиться в институте, но боялся привлечь внимание к своему отнюдь не пролетарскому происхождению. А в тридцатые годы прошлого века, когда дворянские корни вполне могли стать путевкой в «места не столь отдаленные», он и вовсе, по выражению Алины Генриховны, сделал «финт ушами» – женился на крестьянке Анисье Насоновой, взял ее фамилию и уехал вместе с ней в ее родную деревню под Котласом. Анисья, несмотря на всего два класса образования, была девушкой грамотной, жадной до чтения книг, и именно она, вопреки возражениям мужа, дала дочерям такие не вполне подходящие для советских девочек имена.
А офицером Генрих всё-таки стал – уже в годы Великой Отечественной войны, и до Берлина дошел лейтенантом. А после войны с семьей вернулся в Ленинград. И он, и Анисья окончили университеты и дружно включились в процесс строительства то ли социализма, то ли коммунизма уже на новом поприще.
Историю семьи Алина и Эмилия узнали, уже будучи вполне взрослыми девицами. Алина отнеслась к своему наполовину дворянскому происхождению почти равнодушно – ее тогда гораздо больше интересовала возможная поездка на казахстанскую целину. А вот Эмилия, гуляя с отцом по Невскому, с удовольствием слушала его рассказы про дореволюционное детство. Она была истинной ленинградкой (или петербурженкой?) и трепетно любила родной город отца.
Она и замуж вышла за коренного ленинградца, и каждый выходной они, взявшись за руки, бродили по ленинградским площадям, проспектам и паркам, и всякий раз открывали для себя новые странички истории великого города.
К сестре в Купцово Эмилия приехала после смерти мужа, расставшись с любимым Петербургом решительно и без особых сожалений – прогулки в одиночества по знакомым местам, где они когда-то гуляли вместе, уже не доставляли удовольствия, а причиняли боль.
Другую сестру – двоюродную, по линии матери, – Алина привезла в Купцово из деревушки, которую трудно было разглядеть даже на увеличенной карте Архангельской области. В родной избе Глафира Степановна загнана
В Купцово Глафире Степановне выделена была отдельная комната с видом на реку, и она взбодрилась, расправила плечи и впервые за много лет почувствовала себя человеком. Сложа руки, она не сидела – вязала тряпичные коврики, выращивала зелень на грядках, пекла пироги. Домой обычно уезжала она в августе – помочь своим управиться с огородом, накрутить банок с огурцами да помидорами, наварить варенья, насолить капусты да грибов, – а зимовать возвращалась в город.
– На-ко, на-ко, народу-то сколько понаехало, – хлопочет бабушка Глафира, пока они выгружаются из машины Андрея. – Знатьё бы дак поболе пирогов напекла.
Стол накрыт в саду, рядом с вишнями и сиренью. На белоснежной скатерти – фарфоровая посуда и серебряные приборы. Восхитительное проникновение не в прошлый даже, а в позапрошлый век.
Алина Генриховна меняет-таки шляпку на более практичную панаму, но парадно-выходной костюм оставляет, за что и получает от Глафиры Степановны нагоняй.
– Уронишь крошку масляную с пирога или вареньем капнешь, не отстираешь потом. Перед кем тут рядиться-то? Все свои.
Савицкая удивляется:
– Чего же мне перед молодежью – старым халатом трясти? Так испугаются, разбегутся сразу и пирогов твоих не попробуют.
Эмилия Генриховна участия в разговоре не принимает – сидит за столом с книжкой в руках.
– Глафира Степановна, а как это у вас такие пирожки вкусные получаются? – восхищается Настя, отправляя в рот очередной кусок румяной шанежки.
Старушка краснеет от похвалы.
– Ничего в этом деле хитрого нет. Хочешь, так и тебя, голубушка, научу! Сама печь будешь!
Шмыгунь руками машет:
– Что вы! У меня никогда так не получится. Да и нельзя мне мучное есть! Это на фигуре плохо сказывается. После каждого пирожка нужно в спортзал идти, на тренажерах заниматься.
Глафира Степановна оглядывает стройную и по-спортивному подтянутую фигуру Насти.
– Дурью маешься, девка. Вешалки-то, поди, никому не нравятся. У жонки фигура должна быть, чтобы мужику за что подержаться было. Ты ж не моделя какая из телевизора.
Настя хохочет-заливается.
– Классно у вас тут! Хоть каждые выходные приезжай. Я уже и папочку просила, чтобы он нам дачку построил, как у вас. Такую же, с колоннами. И непременно в сосновом бору. А он сказал – такой шедевр повторить невозможно. Сказал – легче мне замуж за Андрея выйти.
И косится на Лиду – не обидится ли? Но у той только едва заметно подрагивают уголки тонких губ – к чужим глупостям Павлова пытается относиться снисходительно. И уж Настю точно как соперницу не воспринимает.
А вот Андрею шутка нравится:
– А что, Настена, а почему бы и нет? Если будут тут некоторые нос от меня воротить, возьму и женюсь на тебе. Чем плохо? Будет, так сказать, союз власти и капитала.
Эмилия Генриховна отвлекается на секунду от книги, тянет осуждающе:
– Тебе бы, Андрюшенька, не с девушками хороводиться, а на английский язык подналечь – на новой работе за красивую мордашку держать не будут.