Чужая игра
Шрифт:
Мы вошли внутрь здания, но вместо того, чтобы снять с меня веревки и представить хозяину, заказавшему доставку майора Ведерникова, мои поводыри спустились в подвал.
Когда за ними закрылась дверь, а глаза привыкли к скудному освещению — под потолком горела маломощная лампочка, — я увидел себя прикованным, как Прометей, к стене.
Цепь, соединенная с «браслетами» на запястьях, позволяла стоять согнувшись в три погибели, сидеть и лежать.
В качестве подстилки служила охапка соломы. Правда, свежей и шелковистой
В пределах досягаемости стояло ведро с крышкой — импровизированная параша, и даже висел на вбитом в стену штыре рулон туалетной бумаги. Кто-то эту часть «сервиса» продумал до мелочей.
В другом конце огромного подвала виднелись стеллажи с какими-то ящиками и большие бочки, скорее всего не пустые.
Я сел и задумался.
Мысли роились, как мухи над помойкой. А толку?
Я не был настолько наивен, чтобы не понимать — из этого подвала мне дорожка только в один конец. Те, кто организовали похищение, ни в коем случае не сдадут вольно или невольно своих «кротов» — Семейко и компанию.
Что может случиться, если я останусь в живых и вернусь в управление, — мои враги хорошо знали мой характер, а потому особых иллюзий не питали.
Иудушка со своими заплечных дел мастерами, даже если бы мне и не удалось разделаться с ними официально, знал точно, что головы им не сносить.
Кроме этих подонков, в управлении были и честные офицеры (насколько это возможно в нашей системе), которым вовсе не улыбалась перспектива работать рука об руку с мерзавцами и предателями, готовыми подставить их в любой момент.
Так что возможностей «восстановить статус-кво» у нас хватало…
Неожиданно в темном углу справа от меня что-то зашевелилось.
Крысы? Веселая компания…
Похоже, придется оставшуюся часть жизни общаться только с этим видом земной фауны, вернее, с двумя ее подвидами: крысами двуногими, прямоходящими, особо злобными и жадными, уже обглодавшими страну до костей, и четвероногой мелочью, подбирающей отбросы на помойках.
На мой взгляд, вторые были предпочтительнее, поэтому я даже не стал их тревожить, хотя под рукой нашлись и небольшие камешки.
Однако я ошибся.
В углу раздался кашель, затем звякнула цепь, и вырисовавшаяся на темном фоне фигура, лишь отдаленно напоминающая сидящего на куче соломы человека, заговорила:
— Машка, у нас гости. Гости-и… дорогие-е… наши-и… и-а-а…
Чучело гороховое гнусаво запело, словно запричитало, обращаясь не ко мне, а к какому-то комочку на ладони.
Я присмотрелся.
В углу находился такой же узник, как и я: лысый, с изможденным лицом и в невероятных лохмотьях. Он держал в руке крысеныша и нес ахинею:
— А мы им песенку споем. А, Машка? Смело мы в бой пойдем за власть… За какую власть? Ах, да-да-да… за власть! Советов! И как один умрем… Ура-а! — вдруг закричал
Я присмотрелся внимательней.
И едва сам не закричал из-за того, что наконец узнал этого несчастного.
Саенко!!! Господи, свят-свят…
Я даже глаза протер — не привиделось ли?
Нет, точно, мой бывший шеф. С безумно горящими глазами, заросший клочковатой бородой, грязный до невозможности и непривычно суетливый.
Поколебавшись, я окликнул его по имени-отчеству.
Никакой реакции.
Я позвал громче:
— Товарищ полковник!
— Хи-хи-хи… — рассмеялся жиденьким смешком страшный призрак. — Полковник… Ну настоящий полковник… Машка, где у нас полковник? Кто такой, почему не знаю? Почему не доложили?! Уволю! Всех уволю! Посажу, сволочи! Вы мне ответите!.. — И он снова запел: — Наша служба и опасна и трудна!..
Саенко еще что-то орал, большей частью совершенно бессмысленное. Голос у него был словно визг дисковой пилы. Я больше не отваживался его окликать.
Похоже, мой бывший шеф был на грани безумия. А возможно, и рехнулся.
Вот, значит, как оплатили его двурушничество…
Вечером нам принесли ужин — жидкую пшенную кашу с кусочками сала, хлеб и по кружке воды.
Урча, как дикий зверь, Саенко выгребал кашу из алюминиевой миски рукой и жадно запихивал в рот, хотя нам дали и ложки.
Насытившись, он покормил остатками ужина свою Машку и лег, спрятав крысеныша за пазуху.
Глядя на него, я почувствовал, как по коже пробежал мороз, — какой же нужно обладать жестокостью, чтобы приговорить человека к таким страданиям? И это своего.
Что тогда говорить об остальных…
После завтрака — кружки сладкого чая и краюхи хлеба — меня наконец повели, как я предполагал, на экзекуцию.
Ночью я спал урывками, и сон был похож на кошмар — невыносимо длинный, фрагментарный, перемежающийся храпом и вскриками Саенко.
Иногда по подвалу пробегала крыса — большая, отожравшаяся и совершенно нелюбезная. Наверно, это была мамаша крысеныша.
Она пировала в противоположном конце подвала, среди картонных ящиков. Видимо, там было чем поживиться…
Меня ввели в каминный зал и усадили на массивное дубовое кресло, приковав наручниками к гнутым подлокотникам.
Передо мной находился письменный стол, тоже из дуба, весь в вычурной резьбе. На нем лежали какие-то бумаги и стояла лампа из нефрита.
В камине весело потрескивали поленья, и отблески пламени ласкали тщательно натертый паркетный пол и пригревшегося пса, лежащего на коврике.
Какой он породы, я определить не мог.
Но мне очень не хотелось бы испытать на своей шкуре его внушительные клыки, которые он, злобно глядя в мою сторону, обнажал время от времени.