Чужая корона
Шрифт:
А мы еще посидели. Поговорили о том да о сем. Но о Цмоке больше уже никто ничего не говорил. Только однажды пан Януш Черный ни с того ни с сего вдруг сказал:
— А я вот шапку разве что только в церкви снимаю.
Пан Богдан тут же спросил:
— А когда ты в последний раз был в церкви?
Пан Януш промолчал, смутился. Больше он в общую беседу не встревал. Да и сама та беседа очень скоро закончилась. Повставали мы от стола и полегли по углам, благо соломы было много назапасено.
В ту ночь я крепко спал. Я ж говорил уже, что я в Цмока не верю. А утром встали
Дивное дело! Мороз тогда был ладный, зима настоящая, да и ночью перед тем оттепели не было, а дорога — хуже некуда: мокрый снег, а под ним грязь. Стали наши кони спотыкаться, стали по самые бабки в дрыгве увязать. И это зимой, представляете?! Как будто это не дрыгва, а такая квашня, которую все пучит да пучит, и не замерзает она, а пыхтит да пыхтит, а наши кони в ней, в этой квашне, все вязнут да вязнут, все глубже да глубже! А дальше было что? А то! Совсем немного мы еще проехали, смотрю по сторонам — а все паны уже простоволосые, даже пан Януш. А грязь кругом! Взбили дрыгву! А тут еще сверху посыпало! Снег мокрый, хлопья вот такие здоровенные, конь подо мной все глубже, глубже увязает. Эге, подумал я тогда, вот как это дело обернулось! Да это если что сейчас случится, тогда они все свалят на меня! Тогда я тоже, как и все они, снял шапку. Теперь уже только один князь Мартын у нас в шапке остался. А снег все гуще, гуще валит. Ох, думаю, Мартын, гляди! Теперь чуть что, будешь один за все в ответе! И только я так подумал…
Ш-шах! Конь под ним по самое брюхо в дрыгву провалился! Князь из седла чуть выскочил, аж даже шапку обронил, руками замахал, разъярился, кричит! На помощь ему кинулись, стали его коня вытаскивать. Тащат, тащат! А я шапку его подобрал. Потом, когда коня достали и почистили, когда князь снова на него садился, я ему шапку подаю и говорю… Ага! Как будто одному ему, но чтобы и другие слышали:
— Княже! Яви нам свою ласку!
И шапку ему дальше подаю, но и придерживаю, да! Значит, и я шапку держу, и он. И он не рвет! А смотрит, смотрит на меня, а после на панов…
А после засмеялся, говорит:
— Ладно, Панове, ладно! Пускай будет по-вашему.
И шапку за пояс заткнул. Поехали мы дальше.
Дальше тоже была грязь, тоже дрыгва ходила ходором. Но снег уже не шел, и начало морозить, подморозило. Потом дорога вышла на мостки, а мостки были крепкие, новые. А потом вообще пошла насыпь, дорога стала крепкая, чистая, снег под копытами, и больше ничего. Вот это красота, вот это любо! Повеселели сразу все, понадевали шапки, полезли в сумы переметные за фляжками… А что! Было за что! А князь все торопил и торопил, и мы прибавили. Потом еще прибавили. Потом еще. Но все равно было уже совсем
Да, и вот что еще! Тоже уже почти что к самой ночи смотрю — опять стоит та же самая вчерашняя старуха, руку тянет, гундосит чего-то, и опять ее никто не замечает. Ох, думаю! И дал я ей на этот раз сразу один битый серебром. Она взяла. Я еще проехал, оглянулся. Богдана вижу, а ее не вижу. Она опять исчезла. И что это, я думаю, она ко мне одному прицепилась? Другим она ведь даже не открывается. А если так, значит, и мне про нее другим болтать негоже. И я никому ничего не сказал.
Большой Ярома встретил нас хуже, чем Авлас. Оно и понятно: Авлас — это Мартынов хлоп, а Ярома пока что еще непонятно чей. А непонятно чьи, они всегда слишком много себе позволяют. Так и тот Ярома. Привел он нас во флигель, к накрытому столу, и говорит наглым голосом:
— Не обессудь, ясновельможный князь, И вы, заможные паны, не обессудьте. Все, что было, то и выставил. А больше ничего у меня нет.
Князь ему:
— Ладно, ладно! Ты мне зубы, хлоп, не заговаривай. Мне сейчас зубы для другого пригодятся.
Сказал так и пошел к столу. И мы за ним пошли, расселись. Глянул я по сторонам и думаю: да, верно, не та здесь дичина. И колбасы не те! Зубровка, правда, хороша — это сразу, по запаху слышно. Налили, выпили — и точно, я не ошибся, она хороша. Стали закусывать. Вскоре пан князь говорит:
— Да, Ярома, ты был прав. Худовата у тебя дичина. Чего это ты так плохо свою службу справляешь?
А Ярома, он напротив стоит, высокий такой, толстый, весь лоснится, и, даже глазом не моргнув, так же нагло, как и прежде, отвечает:
— Так перевелась здесь вся хорошая дичина!
— Как это так?
— А так, ясновельможный князь. И я в этом не виноват. А это все Цимох, все это от него идет.
— Какой еще Цимох?
— Да здешний прежний полесовщик, ваша милость.
Эге, я думаю, вот оно что! Вот он куда, хлоп, гнет!
Я это сразу сообразил. А князь, тот нет. И говорит:
— О, бывший полесовщик! Ну так что? Так бы поймал ты его да жилы бы из него и вытянул. Или не знаешь, как жилы тянуть? Или поймать его не можешь?
А Ярома:
— Так как же я его поймаю, ваша милость? Он же, простите за крепкое слово, мертвец! Его же лично сам покойный князь Сымон — пусть ему на том свете славно будет! — сам покойный князь Сымон ему тому уже который год как голову срубил! Из-за сына своего, из- за Михала.
— А! — говорит князь Мартын, и уже белый весь. — Вот кто такой этот Цимох. А я уже забыл!
А Ярома:
— А нынче вот и вспомнили. Он, этот Цимох, ох, свиреп! Ох, бьет дичину! Бывает, я иду, вижу, стоит Цимох и тоже смотрит на меня. И не уходит. Я иду…
— Э! — вскричал князь. — Молчи, хлоп! Ты что, не видишь? Я ем! А ты про мертвецов заладил. Пшел вон!
Ярома и пошел. Князь вдруг:
— Э, нет! Вернись!
Тот вернулся. Князь подумал, подумал, потом говорит:
— А это… Цимох, значит, ходит. А Цмок чего?