Чужая осень (сборник)

Смирнов Валерий Павлович

— Понимаешь, — начал Веня, наливая коньяк в высокие стаканы с надписью «Феррари» на цветных наклейках, — Тропинин уже обещан, деньги получены, я его должен отдать.

— Думаю, что мои сведения стоят дороже Тропинина.

— Конечно, но я не могу расплачиваться уже проданным товаром. Возьми бабки за наколку — и все дела.

— Мне нужен Тропинин. Чтобы не пострадала моя репутация, она тоже чего-то стоит.

— Портрет ты не получишь по-любому. Хватит того, что я тебе предлагаю мирно забыть то, что ты позволил себе засунуть

нос не в свое дело и вдобавок — деньги.

— Меня это не устраивает. Послушай, Веня, давай так. Ты все-таки даешь мне портрет, я отдаю его своему клиенту…

— А я плачу неустойку вместо того, чтобы дать тебе деньги?

— Нет, но я думаю, что твои дармоеды легко принесут сюда этот портрет через пару дней.

— Вариант неинтересен тем, что хватит портрету плавать. И так о нем знают все, кому ни лень.

— А кому он нужен? В городе живопись двадцать человек берет, о том, что портрет принадлежал Ярошенко, из них трое-четверо знают, милиция о той краже давным-давно забыла, да и не интересуют ее картинки, она со спекуляцией сражается, и весьма успешно. Чем больше сидит — тем лучше работа. Так что — дело дохлое. Тем более, кто там понимает: Тропинин — не Тропинин, что он один портреты писал?

— Сколько ты хочешь за человека?

— Десять кусков и портрет, разумеется.

— Да, аппетит у тебя не то, что прежде, потолстеть не боишься?

— Нет, я благодаря тебе в боях местного значения участвую, без зубов остаюсь. А знаешь, как дорого вставные зубы стоят?

— Ну, это ты с Толика получи. Его идея.

— А ты поддержал.

— А чего я должен тебя жалеть? Ты же не на меня работаешь, больше того, сбежал отсюда в свое время…

— А ты бы хотел, чтобы я и дальше руками работал. Слава Богу, и у меня голова есть.

— Если б была — десять штук не просил бы. Может, твой человек подох давно или все это продал кому…

— Разве ты не знаешь, что бывает с тем, кто не сохраняет порученное? Ведь ему хорошо заплачено.

— Кто же с него получит? Уж не Павка дохлый?

— Можно подумать, ты забыл об Агидарове. Его срок через четыре года кончается. А вдруг амнистий подоспеет? И раньше тебя он к тому человеку подойдет. Агидаров с Павкой в одной доле плавал. И прошу я так мало, потому что человек тот железный, менты его не раскололи. Больше того, даже не пытались.

— Все равно, риск есть. Да и цены на ордена упали. Бери две штуки и хватит.

— Знаешь, сколько мне обошлась эта наколка? Две с половиной! Это тебе еще одно доказательство, что я всегда говорю правду. Можешь спросить у своего стукача Шелеста.

— А что, Игорь знал об этом деле? — подтверждает мое предположение Веня.

Конечно, очень хочется сделать Игорю ответную подлость, но сдерживаюсь, потому что он мне еще пригодится.

— Нет, он не знает о деле. Только о наколке.

— Тогда штуку ты заработал. Не больше. И выход отсюда на улицу. А это немало.

— Ты забыл

о Тропинине.

— Это само собой разумеется. Но мои мальчики к твоему клиенту не пойдут.

— Штука есть штука, но я еще не согласился. А кто туда пойдет — мне все едино, твои дела. Ордена твои дороже десятка Тропининых.

— Получи полторы — и все. Ты меня знаешь. Слово.

— Слово. Кстати, пути к моему клиенту известны твоему Толику, он все равно уезжать собрался, пусть вернет тебе полотно — и в путь-дорогу. Ты же его не будешь задерживать?

— Я еще подумаю.

— Думай, но поскорее. А то он ведь дурак, еще раз может попытаться меня чему-то научить.

— Не волнуйся.

— Тогда возьми ключ от его хаты, он там к батарее привязанный, наверное, проголодался.

Веня, не таясь, достает из укромного места трубку холста, девять пачек трехрублевок и одну десятирублевую. Вот что значит иметь дело с человеком, который говорит только правду: полное доверие.

— У меня к тебе еще одно предложение, — говорит Веня, — возвращайся ко мне. Такие дела предстоят, а мои орлы головой работать не могут.

— Я счастлив, что ты, наконец-то, признал мои умственные способности, только извини, я к тебе не вернусь. В нашем деле колхоз — могила, как говорится, рано или поздно на тебя тоже выйдут.

— Чтоб у тебя язык отсох, подонок неблагодарный. Выметайся отсюда, пока я добрый.

— Раз ты такой добрый, проводи меня до дверей. Я и сам спешу, а то мои ребята там нервничают.

— Ну, конечно, твои ребята… Ты всегда умел намешать правду с ложью, поэтому блефуешь правдоподобно. Сам понимаешь, что благополучно уходишь отсюда не благодаря собственной смелости и пистолетику вшивому, а потому, что есть у тебя главный козырь, который ты так и не вытащил.

— Интересно, какой же?

— Ну да, ты же смелый человек. Даже в этой ситуации не можешь не потешить свое тщеславие, хотя бы при помощи хлопушки. Держал ее в руке и сам себя уговаривал: дескать, вот, как я запугал Веньку, я самый умный, самый смелый, я все рассчитал, и никуда он не денется, все будет, как я хочу. Сплошное «я» у тебя на первом месте. А на самом деле, как думаешь, уж настолько ты значительная фигура, чтобы передо мной вытворять такие постановки? Это ты перед своими дурачками вроде Кима ходи тузом, для меня ты был шестеркой и пока ею остаешься.

— А ты значит туз? А не знаешь, что шестерка туза ухлопать может?

— Туза может ухлопать козырная шестерка. А тебя бы я об стенку размазал, если бы не одно обстоятельство, которое, в конечном счете, и позволит тебе выйти отсюда на улицу в первозданном виде. Только, наверно, у тебя и сейчас духу не хватит признаться, хотя бы самому себе, что я прав. Ведь, в конечном итоге, именно благодаря мне ты держишься так независимо.

— Спасибо, Веня, за все, что ты для меня сделал. Буду помирать — не забуду твоей отеческой заботы.