Чужая осень (сборник)
Шрифт:
Выражение лица Бойко почему-то изменилось. Хотя он молча кивнул головой, но я сразу догадался, что это кино, по мнению экономного Игоря, должно стоить куда дороже.
— Только, Игорек, — не обращаю внимания на изменившееся настроение руководителя пресс-группы, — в связи с Велигуровым возникли некоторые осложнения, так что… Мне продолжать?
Игорь качнул головой и улыбнулся:
— Не нужно. Кстати, эти документы попали ко мне даже не через третьи руки.
Когда Игорь ушел, Рябов, наконец-то, соизволил открыть рот и глубокомысленно заметить:
— Эта операция может обойтись и в миллион.
— Учитывая появление Петра Петровича?
— Ага…
— Даже если бы там ничего стоящего не было, — медленно закипаю я, — готов потерять миллион, чтобы прищемить нос конторе. Нашли кого пугать…
— Твое самолюбие никогда не
— Какое самолюбие, Сережа? То, что нахапал Велигуров, по оценкам Леонарда, стоит не меньше пятидесяти миллионов. Но ты же знаешь, когда речь заходила о долларах, наш старичок всегда считал в сторону уменьшения. Кроме того, я точно знаю, что в его, скажем так, коллекции есть подсвечник из платины.
— Зачем тебе столько света? — Рябову оставалось только шутить, хотя и терся он возле меня долгие годы, но в антикварных делах «плавал» не хуже большинства искусствоведов.
— Это подсвечник Береля. Он был первым золотых дел мастером, работавшим из платины. Разве ты не хочешь, чтобы самый первый подсвечник, созданный из платины, украшал мой рабочий стол?
5
Люди почему-то считают, что ночь создана природой для отдыха. Мне это кажется неверным. Ночь — пора вдохновения поэтов. И хотя я не поэт, мне тоже почему-то самые дельные мысли лезут в голову исключительно ночью. Это, конечно, не означает, что днем у меня голова работает на уровне нашего Совмина, но именно ночью дают себе короткую передышку телефоны. И храпит в своей спальне моя нежно любимая супруга Сабина, нажевавшаяся всяких там димедролов с балласпонами, не гоняет с воплями по дому главный замысел покойного Вышегородского — Гарик. И только одного из квартирантов, почему-то постоянно спящего днем, обуревает такая же бессонница, как и меня. Только вот квартирант с утра завалится спать, в то самое время, когда Саша повезет меня в «Козерог» для очередной дозы трудовых свершений на благо родины.
Так что спокойно устраиваюсь в любимом вольтеровском кресле Вышегородского и раскрываю папку, привезенную Игорем. Я знал о Велигурове очень многое, но одно дело знать, а другое дело — получить доказательства, которые заставят персонального пенсионера Велигурова, доблестно пропахавшего на власть Советов сорок лет, продать свою коллекцию.
Мне жаль пенсионеров. Всю жизнь вкалывать за копейки, так еще и на старости лет их обворовали. Не всех, конечно, а только тех, кто верил этой поганой власти. Впрочем, за что они боролись, на то и напоролись. Все только и говорят о какой-то необходимой социальной защите населения. Так оно и есть. И к этой высшей мере социальной защиты, как формулировали еще во времена молодости нынешних пенсионеров, их первых и приговорили. Но чисто по-человечески мне пенсионеров жаль. Поэтому продолжаю скупать у обнищавших до предела людей всякие ненужные им картинки и побрякушки. При том плачу им раз в десять больше, чем это бы сделало государство в аналогичной ситуации. Так что они могут по-человечески провести остаток своей жизни. И даже надеяться на вполне достойные похороны, в отличие от подавляющего числа граждан, из которых сперва высосали все соки, затем отняли с трудом накопленные копейки и бросили на произвол судьбы. Для них нет ничего — ни бензина у «скорой», ни лекарств у врачей, ни гробов в рассрочку.
А вот Велигурова мне не жаль. Потому что у него шикарная генеральская пенсия и кое-что в загашнике. И его замечательную коллекцию я приобрету исключительно по старым государственным расценкам, как бы не пыхтел Петр Петрович.
Эта фамильная коллекция стала собираться еще в те времена, когда известный ученый, профессор Краснов заработал пулю в качестве признания своих заслуг перед родиной. Семью Краснова просто вышвырнули из Москвы, даже не расстреляли, подчеркивая тем самым исключительную гуманность советской власти. Правда, чтобы домочадцы Краснова не сильно этим гордились, их сходу определили в лагерь для членов семей изменников родины. А вот вышли они из лагеря своим ходом или вперед ногами — этого я не знаю.
До того, как свершилась Великая Октябрьская социалистическая революция, освободившая народ от царского гнета, профессор Краснов нагло паразитировал на шее рабочих и крестьян. Он делал какие-то совершенно ненужные научные открытия, причем, прошу заметить, не из любви к родине, как нынешние ученые, а за приличные гонорары. Профессор-корыстолюбец
И вот этот новоиспеченный дворянин, позабыв о рабоче-крестьянском происхождении, вместо того, чтобы перечислять слишком легко достающиеся ему деньги на борьбу пролетариата и финансирование партсобраний в Париже, стал шастать по заграницам. И покупал там на аукционах всякие излишества буржуазии. А в этом самом Цюрихе вместо того, чтобы откинуть пару копеек постоянно околачивающимся там вождям пролетариата, он приобрел интересующий меня подсвечник Береля.
В конце концов все нажитые неправедным путем произведения искусства достались народу. В лице товарища Велигурова, занявшего квартиру Краснова. Велигурову было некогда разбираться со свалившимся к нему в руки вместе с чекистским ордером наследством. Он до того переутомлялся на работе, что появлялся в доме исключительно для краткосрочного отдыха.
Работал славный чекист Велигуров, как требовала партия, по велению сердца, не спустя рукава. Потому, что спусти их Велигуров, так эти самые рукава по-быстрому бы пропитались кровью. А уже потом, когда открылась замечательная организация «Антиквариат», Велигуров впервые задумался о многочисленных украшениях своей квартиры, хотя успел выбросить из кабинета картину Тинторетто и повесить на ее место портрет вождя, учителя и папы всех народов.
К тому времени уже были ликвидированы все семь московских пролетарских музеев, куда чекисты стаскивали экспроприированные у буржуазии картины. Экспонаты этих музеев частично продали, а в основном так запросто разворовали, но и оставшегося антиквариата с лихвой хватало для покрытия экспортных нужд революции. В общем, как отмечал поэт, им снились папуасы на тачанках, в буденовках зулусы и в кожанках… Вот чтоб зулусам хватало на такую модную одежду, в которой любили работать видящие на много лет вперед чекисты, они самоотверженно разворовывали Эрмитаж и пускали с молотка коллекции целых дворцов. Ну, и конечно, чекисты думали не только о братьях-зулусах, но и о собственном народе. А точнее — о его передовых представителях, не скупясь для создания персонального коммунизма в десятках тысяч квартир, в том числе — собственных.
Потом партия приказала Велигурову немного отдохнуть от мокрых дел для работы по линии культуры. И, если говорить честно, то своим трудом Велигуров заслужил при жизни памятник, пусть не на родине. В конце концов может быть американцы узнают, что именно благодаря этому деятелю они располагают уникальной коллекцией в Национальном музее, основой которого стали бывшие экспонаты Эрмитажа.
Да что там Эрмитаж, среди трудовых свершений, происходивших под контролем Велигурова, были еще более крупномасштабные акции. Только благодаря его опыту и искусствоведческим знаниям все убранство Строгановского дворца, этих Рубенсов, Ван Дейков, Рембрандтов и прочих Пуссенов продали вместе с мебелью и серебряными орденскими сервизами аж за полмиллиона долларов. Так были еще сотни других дворцов, если вообще не вспоминать о частных коллекциях. Например, Аничкова, за которую Велигуров потребовал не презренного металла, а закордонной жратвы и выпивки на всю свою компанию со Старой площади перед очередной годовщиной Великого Октября. Может быть, помня эти заслуги Велигурова перед революцией, его руководство не отправило на тот свет во время очередной смены палачей, именуемой чисткой, а наградило орденом.
А в доме Велигурова рос-подрастал его сынок Васечка, весь в дорогого папашу, даже по имени. Приобщился с детства Васечка к прекрасному, видя, как трудолюбиво таскает его батя всякие картинки и прячет в дальней комнате, превращенной в склад. И хотя к тому времени Велигуров-старший вернулся к своим прямым обязанностям, пионеру Васечке искусство запало в душу на всю оставшуюся жизнь.
Как принято считать, поколение Велигурова-младшего шагнуло в окопы со школьной скамьи. Только ни в какие окопы Васечка не попал. Его папа драгоценный вместе со своими подельниками, конечно, сильно боялся, что великий Сталин узнает — не хотят многие ученики Дзержинского, чтобы их родные дети гибли за правое дело с именем вождя на устах. И отправился служить своей родине Васечка вместе с другими сыновьями высокопоставленных чекистов, организовавших семейные династии профессиональных борцов с врагами народа. Палачи в первом поколении подготовили достойную смену: Васечкин взвод использовали исключительно для расстрелов заключенных далеко за Уралом.