Чужая роль

Вайнер Дженнифер

«Гей, — решила Мэгги, закрывая холодильник и ощущая нечто вроде облегчения. — Вне всякого сомнения, он гей».

Она взяла со стола Чарлза фотографию в рамке. На ней он обнимал за плечи смеющуюся девушку.

— Твоя сестра?

— Бывшая подружка.

«Ха!» — подумала Мэгги.

— Я не гей, — смущенно усмехнулся Чарлз. — Понимаешь, все, кто приходит сюда впервые, так думают. И потом приходится изо всех сил доказывать, что я гетеросексуал.

— И каким же это образом? Почесываешься каждые пять, а не десять минут? Не такой уж тяжкий труд, — хмыкнула Мэгги, плюхаясь на подушки и принимаясь перелистывать

путеводитель по Мексике. Чисто побеленные дома на фоне пронзительно-голубого неба, плачущие Мадонны в выложенных изразцами двориках, кружевные гребни волн на золотом песке. Странное разочарование поднималось в душе. До сих пор она знала только три типа мужчин: голубые, старики и те, кто хотел ее. Если Чарлз не голубой — и к тому же совсем не стар, — значит, скорее всего хочет ее. И потому Мэгги было чуточку грустно. Такое чувство, словно ее обманули. У нее еще никогда не было друга-мужчины, и она провела с Чарлзом достаточно времени, чтобы он полюбил ее за ум, способность все быстро схватывать, предусмотрительность и находчивость. Не за то единственное, чего всегда хотели от нее парни.

— Что же. Я рад, что мы это выяснили. И рад, что ты здесь. У меня для тебя стихотворение.

— Для меня? Ты его сам написал?

— Нет. На прошлой неделе у нас была лекция по истории поэтического искусства.

Он открыл антологию Нортона и начал читать:

О, Маргарет, о чем тоскуешь ты?

Об облетевшем золоте листвы?

Как все живое, листья пропадают,

Так свежесть чувств, поблекнув, угасает.

Сердца стареют, холодеет кровь,

Слабеют муки, страхи и любовь,

Лишь легкий отклик пробудит в душе твоей

Нагой, ветрам открытый лес людей.

Но ты не внемлешь, ты грустить готова,

Причину горестей находишь вновь и снова.

Коль ум на разъяснит и не услышит слух,

Познает сердце, сновиденьем явит дух.

От века суждено нам так страдать.

Об этом, Маргарет, и надо горевать.[37]

Чарлз закрыл книгу. Мэгги глубоко вздохнула и потерла руки, на которых выступили мурашки.

— Здорово, — прошептала она. — Мрачно. Безрадостно. Но я не Маргарет.

— Вот как?

— Я просто Мэгги. Мэгги Мэй, — сконфуженно усмехнулась девушка. — Моя мать любила Рода Стюарта. Это из его песни.

— А какая у тебя мать?

Мэгги поспешно отвела глаза. Обычно, в интимные минуты с очередным парнем на час, в какой-то момент она излагала собственную версию трагической смерти матери и выкладывала на колени парню как пакет в подарочной обертке. Иногда мать умирала от рака груди, иногда упоминалась автокатастрофа, но любая история излагалась подробно и красочно. Химиотерапия! Полисмен у двери! Похороны с двумя маленькими девочками, плачущими над гробом!

Но сейчас почему-то не хотелось врать. Мэгги чувствовала непонятную потребность рассказать Чарлзу что-то близкое к правде, что ее пугало: если сказать правду об этом, что еще она может выложить в очередном идиотском порыве?

— Да что тут рассказывать, — беспечно отмахнулась она.

— А вот это не так, — покачал головой Чарлз, пристально глядя на Мэгги. Она поняла, что сейчас будет: «Почему бы тебе не подойти ближе? Выпьешь что-нибудь покрепче?» И скоро его губы коснутся ее шеи, рука ляжет на плечи, а пальцы

поползут к груди. Слишком часто она танцевала этот танец, чтобы не выучить наизусть все па…

Но на этот раз она ошиблась. Не было ни слов, ни рук, ни губ. Чарлз оставался там, где стоял.

— Может, все-таки расскажешь? — спросил он и улыбнулся дружеской, как показалось Мэгги, улыбкой.

На душе стало легче. Мэгги взглянула на старинные, мирно тикавшие на его письменном столе часы. Начато второго.

— Пора идти, — озабоченно сказала она. — Нужно вынуть белье из стиральной машины.

— Я провожу тебя, — вызвался Чарлз.

— Сама дойду.

Но он уже взялся за рюкзак.

— Не стоит так поздно ходить по улицам одной.

Мэгги чуть не засмеялась. Безопаснее Принстона нет на свете места! Здесь спокойнее, чем в бассейне для малышей, чем на детском сиденье машины! Самый большой переполох поднимался, когда кто-нибудь ронял поднос в столовой.

— Нет, в самом деле, я проголодался. Была когда-нибудь в «Пи-Джей»?

Мэгги покачала головой. Чарлз изобразил неподдельный ужас.

— Принстонская традиция. Превосходные блинчики с шоколадной крошкой. Идем, — пригласил он, придерживая для нее дверь. — Я угощаю.

36

Роуз Феллер подозревала, что этот день когда-нибудь настанет.

После трех месяцев выгуливания собак и беготни по поручениям клиентов — в химчистку, бакалейные и видеомагазины — она поняла, что рано или поздно увидит лица, знакомые по менее безмятежным, чем нынешние, временам. Своих коллег по «Льюис, Доммел и Феник». Поэтому когда Ширли, хозяйка Петуньи, как-то теплым солнечным апрельским днем вручила ей конверт со знакомым адресом и попросила завезти своему поверенному, Роуз только поежилась, молча кивнула, сунула конверт в наплечную сумку, села на велосипед и, энергично работая ногами, покатила в сторону Арч-стрит и знакомой сверкающей башни, куда еще так недавно ездила каждое утро.

Вполне возможно, рассуждала она, что никто ее не узнает. В контору она обычно надевала брючные костюмы и туфли на каблуках. Сегодня же вырядилась в шорты, гольфы с вышитыми сковородками, жареными яйцами и кофейными чашками (из мелочей, оставленных Мэгги) и велосипедные туфли с жесткими подметками. Отросшие волосы были заплетены в косички: Роуз обнаружила путем проб и ошибок, что эта прическа — одна из немногих, влезавших под велосипедный шлем. И хотя со времени своего отказа от занятий юриспруденцией она не похудела, фигура выглядела иначе.

От ходьбы и езды на велосипеде окрепли мышцы на руках и ногах, а бледность затворницы сменилась загаром. Щеки розовели румянцем, волосы блестели. Что же, хоть какая-то польза!

— Я должна пройти через это, — твердила себе Роуз, шагая к стойке регистратуры и громко стуча подошвами по плиточному полу. — Пройти через это. В конце концов, ничего тут сложного нет. Всего лишь отдать конверт, получить расписку и…

— Роуз?

Она затаила дыхание в надежде, что воображение каким-то образом сыграло с ней злую шутку, но на всякий случай повернулась и обнаружила рядом Саймона Стайна, энтузиаста софтбола. Имбирного цвета волосы казались непристойно-красными в огнях светильников, бордовый с золотом галстук подчеркивал мягкий изгиб круглого животика.