Чужая весна

Булич Вера Сергеевна

Сергей Ковнер. Смоленск, июль 2010

МАЯТНИК (Гельсингфорс, 1934)

«Улыбаемся и плачем…»

Улыбаемся и плачем, Утешаем: погоди! — Сердца маятник горячий Бьется, мается в груди. Не часы, не дни, не годы — Времени для сердца нет. В нем иные переходы, Смены, смуты, тьма и свет. О любви и о разлуке, О небесном и земном… Тише, глуше, реже звуки, Ближе, выше Вечный Дом. Полное тоски и крови, Будет

маяться, пока Маятник не остановит Неподвижная рука. Но не может быть, чтоб где-то От биенья долгих лет, Колебаний тьмы и света Не остался смутный след.

«На привязи сердце томится…»

На привязи сердце томится, На привязи смертной любви. А душа — перелетная птица, Ей земля и небо — свои. Сердце души тяжелее, В нем темная, томная кровь. Оно бережет и лелеет Заплаканную любовь. И помнит не только о сгубленном Счастье, сгоревшем в чаду — О каждом дереве срубленном В старом родном саду. А я — живая, двойная, С любовью к тленным вещам, За блаженство бесплотного рая Кусочка земли не отдам.

Июль

Станицы круглых белых облаков На синеве густой и сочной неба. Сухой и теплый запах васильков, Таящий привкус золотого хлеба. В тенистой роще низкий гуд шмелей, Стеблей отдельных дрожь и легкий шорох, Тысячелистый ветер средь ветвей, Шумящий в их запутанных узорах. Томит жарою солнечный июль. А в комнате, прохладной даже летом, В окне раскрытом занавески тюль, Как парус, полон воздухом и светом.

Полдень

Всякое дыхание да хвалит Господа.

Псалом 150, 6

Знойный полдень. Полдень сил, Солнечных даяний. Землю Бог благословил Тысячью дыханий. На земле — цветы, цветы, Томный звон пчелиный. Кроткий ветер с высоты, Ветер голубиный. Пахнет из лесу смолой, С поля спелой рожью. Каждый цветик полевой Славит волю Божью. А на синем небе — скит, Белый скит стоглавый, Плотным облаком завит, Осиянный славой. И в стоглавых облаках, Для людей незримы, На прозрачнейших крылах Реют серафимы.

Полночь

Ночного неба мрак огромный. Ночного ветра в чаще темной Смятенный стон. Берез порывистые взмахи — Объятых трепетом монахинь Земной поклон. И в берегах крутых и сжатых Во тьме растущие раскаты — Шумит вода. Во всем движенье и тревога. …Лишь там, вверху, в окне у Бога Стоит звезда.

Октябрь

По мокрым балконным ступеням Сбежала в притихший сад. По клумбам пустым осенним Унылые стебли торчат, Кусты паутиной завиты, Деревья черны от дождей, И желтые листья прибиты К сырому песку аллей. Над озером странно-протяжный Тоскующей птицы крик. Камыш поломанный влажный Беспомощно к волнам приник. Печалью дышит и тленьем Родной обреченный сад. Вечерним благословеньем Сияет

в тучах закат.

«Ветер по дому ходит хозяином…»

Ветер по дому ходит хозяином, — Шорохи, вздохи, смятенье — Холодом вдруг обольет нечаянным, Длинной метнется тенью… Вот у окна занавески отброшены, Дверь открывается настежь. Встал на пороге незваный, непрошеный, Руку заносит на счастье. Мы ль не молились, мы ли не плакали, Мы ль не метались в вихре! Только теперь от ветра, от мрака ли Наши мольбы затихли. Знаю: вынудит, выкинет, выметет, Склонит, согнет и сломит. Счастье из сердца птицею вылетит В холод и мрак бездомья.

«Россия… Россия — наш Китеж-град…»

Россия… Россия — наш Китеж-град, Сокрывшийся в глуби подводной. Над нею года неизбывных утрат Сомкнулись волною холодной. Глушат и гасят, и топят во мгле Далекие тени и звуки. Как мутны, как горьки в чужой земле Тяжелые воды разлуки! И грешный, и праведный, вместе все мы В единой тоске ожиданья: Не слышно ли вещего звона из тьмы, Не близок ли берег свиданья? …Но в тайных виденьях глубокого сна Я снова в далекой России. Всплывает град-Китеж, всплывает со дна Под тихие звоны глухие. Я снова ступаю по русским полям, По древним, издревле прекрасным, И предков далеких внемлю голосам, Призывным, тревожным и властным. И вновь — запах мяты, полуденный зной, И золото зрелого хлеба, Над синею луковкой церкви степной Разлив необъятного неба. И ветер великий, как встарь богатырь, Проносится с посвистом мимо. И сердце приемлет родимую ширь Любовью навек нерушимой.

Interieur

Старинных кресел ряд. В резной дубовой раме Большое зеркало. Ореховый рояль. Широкий круглый стол, покрытый кружевами, А на альбомах пыль, как тонкая вуаль. И с лета прошлого забыты на подносе Сухие розы там, на лаковом столе. Никто не вспомнит их, никто о них не спросит. А запах роз живет, дрожит в вечерней мгле. О, запах роз сухих, дыханье ставших прахом, Что говоришь ты мне, склонившейся к цветам? Моя душа полна и нежностью, и страхом. Я шепот мертвых роз словами передам: …В забытом зале здесь — смеялись и любили, И плакали тайком, когда звенел рояль. Но все ушли. Давно. И ты не трогай пыли. Уйди, оставь здесь нас — забвенье и печаль.

Путешествие

В лакированной черной карете (Должно быть, последней на свете), Запряженной белою лошадью, Мы едем темною площадью. На козлах кучер сутулится, Материей пахнет пыльной, И линией автомобильной Обгоняет нас улица. Прохожие смотрят с улыбками Смешной карете вдогонку. А лошадь везет потихоньку Карету с рессорами зыбкими. Подобны размеренным строфам Упругих рессор колыхания. …Мы едем в обитой штофом Шкатулке воспоминания. И призраков веет над нами Дыхание нафталинное. Мы едем с чужими снами В путешествие длинное. И видится многое, многое, Чего уже нет на свете, Что только приснилось дорогою В старомодной карете.