Чужая жена – потемки
Шрифт:
– Я с тобой, дылда, пока еще ничего не сделал, – хмыкнул он противно и повернул зеркало заднего вида, так, чтобы видеть ее. – И делать ничего не собираюсь. Так что не надейся. Пытался помочь, уберечь тебя от неприятностей, а может быть, даже и от смерти самой, но… Но раз тебе это не нужно – скатертью дорога в органы. Там тебя встретят, дылда! Там тебя так встретят!!! Поверь, на всю жизнь запомнишь! Мне ли не знать… Да, не забудь сказать, что ты когда-то давно свидетельствовала в суде против меня.
– Это еще зачем? – не поняла
– Может, зачтется пакость твоя. Менты это дело любят…
– Какое?
– Пакостничество!
Все, больше до самого города – ни слова.
Дина сердито смотрела на его белобрысый заросший затылок, рассматривала мочки ушей, от чего-то вдруг показавшиеся ей трогательными. Крепкая шея торчала из воротника тонкой клетчатой рубашки без рукавов, и на шее обнаружилась родинка. Очень тоже трогательная, между прочим. В какой-то момент она даже поймала себя на мысли, что любуется его сильными руками, вспомнила, как он этими руками ее трогал в зарослях, и…
И уловила на себе его взгляд в зеркале.
Он тоже наблюдал за ней! И заметил, конечно, заметил, что она его рассматривает. И хмыкнул довольно, сволочь.
– Витю я тебе никогда не прощу! – зачем-то брякнула она.
– Оп-па! – Кузьмин заржал, замотав головой. – Перегрелась ты, что ли, дылда? При чем вообще тут твой Витя покойный сейчас, а? И я при чем? Выяснили вроде все, дылда! А-а-а, я понял. Ненавидеть меня пытаешься, а не получается, так? Рассматриваешь меня. Может, даже и любуешься. Так, дылда?
– Урод! – вспыхнула Дина и, привстав, стукнула его по плечам обеими руками. – Какой же ты урод, Кузьмин!
Он снова довольно заржал и молчал потом уже почти всю дорогу до города. Тишину нарушил лишь однажды. Затормозил на светофоре и спросил:
– Итак, тебя куда доставить-то, дылда? К ментам везти или к дому? Или еще какие-то варианты есть? – Он долго смотрел на нее, но теперь уже сквозь темные очки, выражение его глаз рассмотреть было невозможно.
Дина запаниковала, не зная, что ответить.
А и правда, куда ей податься?! В милицию идти ей расхотелось почти сразу, как только она брякнула об этом. Домой? А что ее там ждет? В лучшем случае рассказы соседей о том, что ее ищет милиция. В худшем – засада. И хорошо еще, если засаду организовали представители органов. А если убийца? Хотя…
Она ведь подумывала, и всерьез, что убийца – Кузьмин или кто-то из его сообщников. Так что возле дома ее могла ждать лишь милиция.
Других вариантов пребывания в этом городе у нее не было. Идти ей некуда и не к кому. Да и с Кузьминым, хоть он и сволочь самонадеянная, и подозревала она его, одному богу известно в чем, все же как-то было спокойнее. И знают они друг друга давно, и вообще…
– Ну! Чего молчишь?
– Не знаю я, – промямлила Дина. – В милицию я всегда успею. Домой – не могу. А больше…
– Понял, не дурак, – хмыкнул Кузьмин и резко вывернул руль влево.
Они исколесили весь город,
– Привет, мужики, – Кузьмин, не прячась, подошел к ним со спины, поочередно пожал всем руки. – Как игра?
– Привет, Данила, – охотно поздоровались они с ним, как с давним знакомым, чему Дина несказанно удивилась – он же недавно в городе? – Игра? Так себе игра. То ли жара, то ли еще что-то мешает. Твоя?
Тут все разом обернулись на Дину, стоявшую чуть в стороне со своей огромной сумкой. Она чуть от стыда не провалилась сквозь землю от такого пристального внимания. Одежка на ней – пугало краше наряжают, страшный рыночный трикотаж, до первой стирки, называется. Волосы в колтун сбились. На подбородке сегодня утром прыщ обнаружился. Кеды в пыли. Бр-рр, отвратительная девица! Смешно будет, если Кузьмин назовет ее своей.
А он и не назвал, сволочь!
– Нет, так, знакомая давняя, – небрежно кивнул он в ее сторону. – Приехала в город из деревни, жить негде, кошелек украли. Как всегда это и бывает с деревенскими клушами, так ведь? На вокзале ее подобрал, а то еще денек-другой – и на панели очутилась бы.
И он незаметно от мужчин подмигнул ей. А ей снова хоть плачь. Клуша, значит, деревенская! Ну-ну…
– Да, что да, то да, – зачмокали разом мужики сочувственно. – Сейчас наивных девок мало, конечно, рыси одни. Но таких мало. И их вычисляют, н-да!
– Каких? – Кузьмин уже было поволок ее за локоток к единственному подъезду, но тут вдруг остановился. – Каких, Григорий Михайлович?
Дядька, по виду самый старый их всех, снова поднял взгляд на Дину. Но глазом на соперника по игре косил – а вдруг тот фигуры переставит?
– Таких, как эта, Данил. Хорошая девка, поверь.
– И чем же она хорошая-то, Михалыч? – Кузьмин присвистнул, отступил на шаг и начал рассматривать ее, как товар на сельской ярмарке, только еще пощупать оставалось. – Дылда, она и есть дылда!
– Дурак ты, Данила! – покрутил Григорий Михайлович пальцем у виска, продолжая наблюдать за соперником. – Не туда смотришь, не туда! Глазки у девки хорошие, а в глазках – вся суть их бабьей натуры. Слышь, Андрей, вот эта пешка разве тут стояла, а?! Чего ты моргаешь, чего моргаешь, спрашиваю?!
Разговор был окончен, и Кузьмин поволок ее к подъезду. Там было прохладно, чисто, на подоконнике между вторым и первым этажами гнездились фиалки в ярких пластмассовых горшках. Дверь, к которой подвел ее Данила, блестела яркой охрой. На полу лежал мохнатый серый коврик.