Чужая женщина
Шрифт:
Ублюдок еще не понимал все масштабы собственной катастрофы. Он понял ее тогда, когда Маркелов ему включил диктофон и закатил рукава.
Я задавал ему всего один вопрос "где она?". Били его жестоко и профессионально, чтоб не сдох сука раньше времени. Потом подвесили на те же крюки. И он визжал как свинья. Захлебываясь слезами и кровью. Но где спрятал Зоряну, не говорил, он вторил, что она мертва. Смотрел мне в единственный глаз и повторял, что нет ее больше. Наверное, он понимал, что тем самым бьет меня еще сильнее, чем я его.
— Отойди, — отодвинул меня
Маркелов смотрел на Дениса, а тот по очереди заплывшими глазами на нас обоих. Он еще не знал, что ему приготовил Рустам. Я тоже не знал, потирал сбитые костяшки пальцев и смотрел, как парни разожгли костер, как сняли с балки под потолком два крюка и опустили в огонь.
— Видишь эти крюки, родной? Мы тебя на них жарить будем. Хочешь расскажу, как? Вертела у нас, увы, нет, поэтому мы тебя насадим на них с двух сторон и будем поджаривать. Но если ты заговоришь, то твоя смерть будет быстрой. Слово Маркелова.
— Что говорить? Мертва она. Мертвааа. Можешь убивать меня, Олег, но ее это не вернет. Ты ее убил. Ты. Когда трахал чужую женщину. Ты ее убивал.
— Нет. Свою. Это ты взял чужую шантажом и обманом. А она всегда моей была. Ребенка мне родила. Сын мой… у Леры. Мой сын. И женщина моя.
— Былааа, — зашипел мне в лицо, и тут же тишину разодрал его дикий вопль потому что Маркелов не пошутил, и глаза Дени выпучились, вылезли из орбит, когда его попытались надеть сзади на раскаленный крюк.
— Олег… не надо, нет, я скажу… я все скажу. Не надоооо. Пусть прекратят.
Я кивнул Рустаму, а он своим ребятам.
— У меня дома она. В подвале. Слышишь? В подвале. Не смог убить… любил я ее, любииил. Пощади, Олег. Пощади. Заклинаю. Не убивай.
— Друзья. Навек. Пока не сдохнем. Кто предаст, тому ножом в глаз. Око за око, мать твою.
А потом я смотрел, как Маркелов махнул рукой своим ребятам. Хрипящий Златов, дергающийся от боли, орал об обещаниях, молил пощадить.
— Как же твое словооо, Рустааам, прошу.
— А я решил на тебе свое слово нарушить. Ты, мразь, недостоин моего слова.
Я никогда не думал, что однажды смогу смотреть, как человека поджаривают живьем таким изуверским способом, и буду испытывать удовольствие. Но сейчас я чувствовал именно это — едкое наслаждение. Каждый крик подонка, как музыка, как аккорды моего собственного марша победы. Когда один из людей Рустама констатировал смерть Дениса, я пошел к выходу, на ходу вытаскивая сигарету и обдумывая, каким образом смогу войти в дом Олигарха. В этот момент меня окликнул Маркелов.
— Ты один туда не войдешь.
Подошел ко мне и, взяв у меня сигарету окровавленными руками, сделал глубокую затяжку.
— Вместе пойдем. Я сегодня впервые вдох сделал… ты мне подарок подарил бесценный, а я никогда не остаюсь в долгу.
Обернулся парням:
— Снимите тушу с вертела, дожарим у него дома.
Я спускался вниз по лестнице, придерживаясь за стену. Левая нога так и не сгибалась до конца. Я чувствовал,
"— Здесь не курят, — шаг к ней, и сердце набатом отстукивает в висках.
Развернулась ко мне, ноги свесила и уперлась руками в подоконник, дым медленно в мою сторону выпускает и снова затягивается сигаретой. В полумраке огонек освещает ее лицо. Бл**ь, какая же она красивая, идеальная, как ненастоящая. Недосягаемая, словно солнце. Нет, это неправильное слово. Она не просто красивая — она нереальная, породистая, дорогая сучка, которая сейчас меня дразнит, осознавая свое превосходство надо мной. Всем своим видом дает понять, что ей плевать на мои замечания.
Преодолел расстояние, и она резко спрыгнула с подоконника, оказавшись вплотную возле меня. Ниже на полторы головы, смотрит снизу-вверх нагло и томно. Хищница с нежными скулами и бархатными ресницами. Глаза такие светлые, разве что не светятся в темноте. Невыносимые глаза. Мне кажется, ее кожа полыхает жаром, и меня обжигает сумасшествием и осознанием — хочет меня. Как и я ее. До дрожи хочет. По телу судорога триумфа и ноздри трепещут, втягивая ее аромат.
— Оштрафуешь меня?
И все… повело от взгляда этого ведьмовского и от близости ее, поднесла сигарету к моим губам, сам не понял, как обхватил фильтр и жадно потянул в себя дым. На губах появился привкус ее клубничной помады. Протянула руку и потрогала кончиками пальцев порез на моей щеке. Очень нежно, а у меня такое ощущение, что ногтями ведет, пока я в нее вдалбливаюсь, распластав под собой.
— Больно?
— Нет, — перехватил руку, и снова она на мои пальцы смотрит, и меня от этого взгляда колотит, как подростка прыщавого. Затягивается сигаретой, опять дает мне и, приоткрыв пухлый рот, алчно наблюдает, как я делаю затяжку.
— Нарушаешь правила? — голос низкий, чуть хрипловатый, меня трясти начинает от бешеной похоти и понимания, что вот она… способна унять жажду, и в горле сохнуть перестанет, когда наброшусь на ее рот.
— Всегда"
Оставалось всего три ступеньки, и я замер. А потом решительно вынес дверь плечом, навалившись всем весом. И на секунды мне показалось, что в помещении никого нет. Я еще не привык к темноте.
— Зорянаааа, — хрипло заорал, оглядываясь по сторонам. А потом долго и пронзительно орал до того момента, пока не сорвал горло окончательно. Я сипел ее имя, стоя на коленях. Меня вывели наружу люди Рустама. Дом Олигарха подожгли. Пока он пылал сзади, Маркелов что-то говорил мне, но я его не слышал. Все. Меня разломало. Я сдох. Ни черта не осталось. Пусть валят.
— Олеееег.
Вскинул голову и дернулся всем телом.
— Олееег.
Она стояла на подоконнике на самом верхнем этаже. Держится за оконную раму, и ее волосы ветром развевает.