Чужестранцы
Шрифт:
– - Это опять, как сидеть и как смотреть!.. Я ведь тоже понимаю. Я и сама другой раз сижу... возьмешь чулок и вяжешь... И в другой раз часа два вяжешь... А эта как будто в столбняке: глазом не сморгнет... А потом еще хуже: принесла я ей раз самовар, а она чай не пьет!..
– - Ну, так что же? Не хочет.
– - Да что вы мне говорите?!. Взяла самовар, вылила кипяток и сама углей наложила... "Распаяется, -- говорю, разве можно без воды?" -- Она посмотрела на меня, назвала меня дурой (ей-Богу, назвала!) и ушла... Я говорю: "Коли дура, так ищите себе квартиру другую, я не согласна", а она
– - Я зайду... Сегодня же зайду...
– - Да, уж потрудитесь, батюшка!.. А держать ее я не могу... Я боюсь.
– - Хорошо, хорошо...
Дарья Игнатьевна вышла из номера, а Силин отправился к Евгению Алексеевичу, разбудил его и сообщил о неприятной новости. Потом они вместе пошли к Промотовым и стали совещаться, что делать. Главное -- нет денег, которые прежде всего, конечно, понадобятся. Говорили о том, что помещение в психиатрическую больницу часто решает дело бесповоротно, что сперва надо попытаться остановить начинающуюся болезнь как-нибудь без больничной обстановки. Решили они снять еще один номер и перевезти Софью Ильиничну сюда, а там видно будет, что делать и как поступить.
Силин отправился к Софье Ильиничне.
– - Вот послушайте-ка!
– - шепотом сказала Дарья Игнатьевна, когда Силин вошел в квартиру, и показала на дверь. Через дверь, действительно, был слышен голос Софьи Ильиничны, то громкий, то тихий.
– - Отоприте, Софья Ильинична!
– - отчетливо произнес Силин, постучав в запертую дверь.
– - Пришли? Ломайте двери, а я не пущу!.. Я вас ждала, я знала, что вы придете!..
– - ответил резкий женский голос, и Силин вздрогнул: было в этом визгливом голосе что-то чужое, новое, непохожее на голос Софьи Ильиничны...
– - Софья Ильинична! Это -- я, Силин!
– - Берите! Ха-ха-ха!.. Я не виновата... Денег у меня нет... Я их послала... А кому, не скажу...
– - Вот вы мужчина, да боитесь, как же мне, одинокой женщине, не бояться?
– - тихо произнесла Дарья Игнатьевна.
– - И все время так?
– - Нет... Утихает... Потом замолчит...
– - Не узнала...
– - Никак у ней окошко не заперто... Вы зашли бы с улицы, да в окно посмотрели...
Силин так и сделал. Тихо растворив дверку окна, он приподнял занавеску и взглянул.
Софья Ильинична лежала на постели ничком, растрепанная и истерзанная. Ее черные волосы беспорядочно раскидались по подушке, одна нога была необута. Она крепко впилась кистями рук в подушки и застыла.
Делать было нечего. Не оставалось сомнения, что Дарья Игнатьевна права...
– - Вы куда же, батюшка?
– - окрикнула Дарья Игнатьевна, заметив намерение Силина удалиться.
– - Что ж я сделаю?!
– - сказал тот, медленно шагая.
– - Надо послать за полицией!
– - ответила Дарья Игнатьевна, разводя руками.
– -
– - Это уж не мое дело!.. Я квартиру сдаю без докторов... Это уж меня не касается.
– - Погодите, я пойду к своим... Что-нибудь устроим. Привезем доктора...
– - А когда это будет?
– - Скоро.
– - То-то! А то кто ее знает... Мне тоже несладко ночевать с сумасшедшей...
Силин пошел домой. Пока они обсуждали дело, добывали денег и искали доктора, -- Дарья Игнатьевна сбегала к приставу и, когда Силин с доктором подъехали на извозчике к воротам домика, где жила Софья Ильинична, -- они увидали здесь пеструю толпу народа, оживленно говорящую и тихо расползающуюся...
– - Увезли уж! Сейчас увезли!
– - сказал им какой-то мещанин, догадавшийся, по какому делу приехали эти два господина.
– - Кровища так и хлещет!
– - добавил он.
– - Как?
– - Так! Шею себе перерезала она... Ножом, перочинным ножом... И ножичек-то весь с вершок, а дыру сделала огромадную.
Доктор сказал:
– - Значит -- нечего мне делать...
– - К сожалению, нечего...
Силин приподнял шляпу и пожал доктору руку. Тот, потрясая руку Силина, очень ловко вытащил из нее скомканную рублевую бумажку и тоже приподнял шляпу. Потом он сел на извозчика и, ткнув его пальцем в спину, сказал: "пошел"...
Доктор уехал, а Силин долго стоял у домика, где жила Софья Ильинична, и смотрел на раскрытое окно с колеблющейся от ветра зеленой занавеской.
За ворота вышла Дарья Игнатьевна с деревянной табуреткой в руках. Сперва она огрызнулась на толпившихся мальчишек:
– - Чего рот разинули? Я вот позову полицию!
А потом подставила табурет к воротам и стала отдирать вывеску "Акушерка-фельдшерица"...
– - Опоздали, батюшка!
– - сердито сказала она, заметив Силина, и ушла на двор.
– - Да, опоздали!
– - повторил Силин, продолжая стоять в раздумье.
– - Что тут такое случилось?
– - спросил какой-то господин, останавливаясь около все еще не расходившейся публики.
– - Жидовка зарезалась!
– - Отчего?
– - Деньги, что ли, она какие-то украла, говорят, а когда пристав с городовыми пришли и стали двери ломать, она взяла да и зарезалась!.. Ножичком перочинным... И ножичек-то весь с вершок!
Силин грустно ухмыльнулся и медленно пошел прочь.
ХХVII.
Прошел год.
Зима была снежная, весна дождливая, многоводная... Разлившаяся Волга затопила луговую сторону на целые десятки верст и шумела громадою своих вод, мутных и сердитых, у подножия города. Здесь кипела уже обычная приволжская жизнь: клубились дымом пароходные трубы, скрипели от ветра гигантские рули покачивающихся на волнах баржей, раздавались то и дело свистки, и шумели, выпуская пары, пароходы. По набережной копошились люди; ломовые извозчики везли тюки, мешки и бочки; на легковых -- тряслись приезжающие и отъезжающие, обложенные чемоданами, узлами, картонками и корзиночками... Здесь было шумно, суетливо и весело.