Чужестранцы

Чириков Евгений Николаевич

Софья Ильинична стояла и думала о том, что она могла бы спасти Наташу от смерти, и тогда не было бы ни этого глинистого кургана, ни этих двух людей, совершенно разбитых и уничтоженных...

– - Пойдем, Машенька!
– - сказал старик и нетвердым шагом пошел прочь от могилы; старушка начала торопливо креститься и кланяться могиле, потом встала и, оглядываясь назад, пошла за мужем. Когда старики скрылись за деревьями, Софья Ильинична подошла к могиле и тоже постояла здесь с понуренной головою и тоже ушла. Она так устала, что не могла идти домой пешком. Выйдя за ворота кладбища, она села на извозчика. Извозчик попался веселый и, слегка подхлестывая свою лошадку,

разговаривал и шутил с ней.

– - Смотрите, барышня, меньше четвертака я не повезу такую даль!
– - предупредил он, обернувшись к Софье Ильиничне.

– - Хорошо.

Извозчик подхлестнул лошадь, и пролетка покатилась, упруго подпрыгивая на рытвинах и выбоинах дороги и побрякивая железными рессорами.

Когда Софья Ильинична приехала домой и вошла в свою комнату, в душу ее хлынула тоска... Казалось, что она потеряла последнего родного ей на земле человека... Посидела на стуле, опять повертела в руках роговую шпильку; села у окна, взяла книгу, но читать не могла... Сердце ныло, и было скучно, невыносимо скучно и тяжело... Надо уйти, потому что тоска гложет все сильнее, и лицо мертвой Наташи представляется, восковое, с темными пятнами и острым носом.

Софья Ильинична вышла на улицу и направилась на бульвар набережной. Усевшись здесь на скамейке, она смотрела, как отваливали от пристаней пароходы и убегали, оставляя за собой длинный хвосте взбудораженной воды и черную ленту клубящегося дыма; слушала, как галдели внизу, под горой, рабочие, копошась около затонувшей баржи, и как они пели "вот разок, еще разок, еще махонький разок да у-у-у-у-х". Мимо фланировали обыватели, совершающие свой утренний моцион. Вот идет корректный господин медленной поступью, с заложенными за спину руками в перчатках, и покачивает за спиною тросточкой. Лицо очень знакомое. Где-то Софья Ильинична встречалась с этим господином... Кто он?..

Поравнявшись с Софьей Ильиничной, господин приподнял над головою свою шляпу котелком и слегка поклонился. Софья Ильинична ответила. Господин подсел к ней, вынул массивный серебряный портсигар и закурил папиросу. Кто он?

– - Прелестная погода! Дивное утро!
– - сказал господин, ковыряя тросточкой желтый песок около лавочки.

– - Да! Очень хорошо, -- ответила Софья Ильинична, тщетно стараясь вспомнить, где и когда она видела своего соседа. А сосед сперва спросил ее о том, как дела, есть ли практика, потом обратил внимание на лодочку, черным пятном мелькавшую в волнах, позади парохода, и наконец спросил:

– - Ну, как Елена Михайловна?

– - Я ее давно уже не видала, -- ответила Софья Ильинична, моментально догадавшись, что рядом с нею сидит тот самый доктор, который делал Елене Михайловне операцию.

– - А пролежала она еще три дня, как я велел ей? Она очень нетерпелива и непослушна...

– - Кажется, нет...

– - Напрасно!

Доктор покачал головой и стал объяснять, что в таких случаях необходимо выдержать больную в постели возможно дольше, и ударился в специальный медицинский разговор, из которого Софья Ильинична поняла, что ее сомнения относительно характера болезни Елены Михайловны были вполне основательны, и что доктор "спасал" ее именно так, как упрашивала Софью Ильиничну спасти Наташа.

Доктор еще говорил о многом, жаловался на отсутствие в городе знающего товарища-акушера, но Софья Ильинична не слушала. Она неподвижно смотрела в луговую сторону Волги, где синел зубчатый контур далекого леса, и ей хотелось уйти куда-то, далеко-далеко, за этот лес, на край света, где в легкой, прозрачной дымке купаются белые облака и где, должно

быть, так хорошо, так тихо и спокойно...

XXIV.

В редакции "Вестника" шел большой сумбур. Новый конторщик был неопытен и все путал. Новый сторож не умел разыскивать, в случае надобности, редактора, а редактор не только забросил "театр и музыку", но прямо-таки плюнул на все свои обязанности. Материальные дела газеты совершенно пошатнулись. Постоянные платежи то за бумагу, то за печать в типографию, то сотрудникам и служащим не пополнялись приходом и давно уже совершались на счет быстро таявшего промотовского наследства. Объявлений почти не поступало: они все перешли в "Листок"; полугодовая подписка не прибавила, а убавила подписчиков. В довершение неприятностей в "Гражданине" стали систематично появляться выдержки из "Вестника" с ужасными комментариями и восклицаниями "caveant consules"!

– - Опять господа, "caveant consules"!
– - кричал Силин, натыкаясь на обличительный пафос "Гражданина".

– - Пускай! "Гражданин" потерял свой престиж давно уже...

– - Однако мы, кажется, состоим под неусыпным надзором почтенного князя?..

– - Я уверен, что причиной этому обстоятельству ваш милейший родственник, Рябчиков... Он ведь хвастался, что состоит в переписке с князем...

– - Ну и нравы!..

Под впечатлением одного из таких "caveant consules" Силин настрочил злобный фельетон на тему об отношениях между провинциальной газетой и обывателями. Характеризуя последних, он нарисовал тип читателя-доносчика.

На земле всего страшнее

Ссора с гадиною мелкой,

Защищающейся вонью,

закончил он свой фельетон.

На другой день, в числе полученных редакцией писем, было одно анонимное. Автор его ругал газету, редактора и всех сотрудников самыми сквернейшими словами и в заключение заявлял: "Читаю "Гражданина" и "Русь" и ничего не боюсь!"

– - Это ваш родственник пишет, -- сказал Силин, бросая письмо.

– - Ну, уж вы, кажется, готовы всякие помои лить на наших родственников, -- обиженно ответила Зинаида Петровна, -- каков бы ни был мой брат, а на такую мелкую подлость он все-таки не пойдет...

– - Вы думаете? Почему же?.. Потому что -- дворянин?
– - с усмешкой спросил Силин.

– - Не хочу я с вами говорить!..

– - В вас говорит еще родовое начало...

– - А в вас -- злоба!.. Как вы любите злословить!..

Они едва не поссорились... Несколько дней избегали излишних разговоров и сухо здоровались при встрече. Зато как же торжествовал Силин, когда братец преподнес Зинаиде Петровне уже явную, неопровержимую подлость.

Захар Петрович прислал в редакцию официальное заявление с предложением уплатить ему за истекшее полугодие арендную плату за квартиру, согласно условия -- 250 р., и 250 р. вперед за остальное полугодие...

– - Что такое?.. Не может быть!

Зинаида Петровна прочитала это заявление дважды и все-таки не верила своим глазам. Они условились с Глафирой Ивановной, что те 500 руб., которые Зинаида Петровна дала Рябчиковым заимообразно, на уплату каких-то там процентов, пойдут в уплату за снятую квартиру. .

Зинаида Петровна сейчас же ответила письмом к Глафире Ивановне, прося ее разъяснить недоразумение. Ответ пришел от Захара Петровича: он управляет домом, он сдавал квартиру, и ему нет никакого дела до каких-то там расчетов частного характера.