Чужестранцы
Шрифт:
– - Не хватает г. Козлову.
– - Сколько?
– - Надо еще двенадцать.
– - Сделайте одолжение! Отдайте!
– - сказала Зинаида Петровна и выбросила на стол империал.
– - Там еще со счетом из типографии приходили.
– - Сколько?
– - 54 руб., за три номера не платили.
– - Сделайте одолжение!
– - с раздражением в голосе произнесла Зинаида Петровна и выкинула сторублевую бумажку.
– - Разменяйте и отдайте!
А "Листок" торжествовал. Борис Дмитриевич хорошо знал подписчика и умел пойти навстречу его вкусам и склонностям. Он завел у себя преинтереснейшие отделы: "О
Сотрудники "Вестника" негодовали, писали о правилах литературной порядочности и заявляли, что не считают достойным вступать в полемику с лицами, пользующимися недостойными средствами...
Конец "Вестника" последовал все-таки неожиданно и преждевременно
Зинаида Петровна взглянула в лицо мужа и сквозь слезы засмеялась нервным смехом растерявшегося человека.
– - О чем, Зина, горевать? Это так и должно было быть...
– - Но мне жалко... ах, как жалко нашу газету!.. Я так привыкла к ней...
И Зинаида Петровна, упав головой на грудь мужа, расплакалась...
– - Значит, опять -- свободные художники!.. Опять -- нечего делать!
– - произнес Силин, и губы его искривились неприятной улыбкою...
ХХV.
Коридорный Ванька был страшно недоволен. Теперь, впрочем, его недовольство имело законное основание, ибо ему, действительно, не было никакого спокою. В номерах поселились все бывшие сотрудники "Вестника" и безалаберностью своей жизни нарушали теперь всякий порядок дня и ночи. Они требовали самовар не только в то время, когда настоящие господа обедают, но и глубокой ночью, когда все люди должны спать, а не чай кушать. Они ходили друг к другу в гости, поминутно требовали коридорного и посылали его то в лавочку, то в молочную, то за пивом, то за извозчиком...
– - Сейчас только бегал... Что бы сразу сказать...
– - Тогда было не надо, а теперь понадобилось...
– - У меня ноги болят...
– - Ну, ну!.. иди!
– - У нас лестница-то 15 ступеней... взад-вперед 30... Небойсь, разов пятнадцать сбегаешь, так заболят ноги...
Особенно донимали Ваньку Евгений Алексеевич и Силин. Первый покучивал и то был чрезмерно добр, заставлял Ваньку слушать о том, что на свете скучно жить и не стоит жить, то был чрезмерно сердит и кричал за всякую малость.
– - Эх, Иван!.. Живем мы живем, а толку, братец, ни на грош!.. Думает человек, что вот-вот поймал свое счастье,
– - изливался подвыпивший Евгений Алексеевич, наклонившись над бутылкой пива.
– - Это правильно!.. Где его пымать, -- соглашался Ванька.
– - На, братец, выпей стаканчик!
– - С большим удовольствием... Много благодарен...
Или:
– - Коридорный! Коридорный!
– - Здесь, Евгений Алексеевич!.. Прибыл!..
– - Самовар готов?
– - Уж не знаю, как... Углей у нас нет...
– - Что? Углей нет? А морда у тебя есть?
– - Конечно-с... Морда у всякого, Евгений Алексеевич...
– - Да ты что, мерзавец, смеешься, а? Ты с кем говоришь, а?
– - Я очень хорошо понимаю...
– - говорил Ванька, отступая к дверям.
– - Вон!
– - дико кричал Евгений Алексеевич и тряс кулаком перед самой физиономией Ваньки.
– - Ну и карактер, -- удивлялся Ванька, очутившись за дверью, -- вот ты его и пойми: давеча "выпей, братец", сейчас в морду норовит...
Притаив дыхание, Ванька прикладывал ухо к двери и слушал, что происходит в номере Евгения Алексеевича.
– - Никак ревет?.. Вот чудной... Так и есть!..
И Ванька поспешно, но тихо, удалялся в глубь коридора...
Сплин, хотя и был тих и скромен, но совершенно уже не различал дня и ночи: днем спал, а ночью пил чай, читал или уходил гулять и будил Ваньку для отпирания и запирания входных дверей.
– - Больше не пойдете уж?
– - Может быть, пойду еще...
– - Эх!.. Ночи-то уж немного осталось...
Недолюбливал Ванька и Зинаиду Петровну: та докучала ему чистотой в номере и чисткой своих платьев.
– - И платье-то того не стоит, сколь щетку извозишь!
– - ворчал он, с остервенением вонзая щетину щетки в шерстяную материю.
– - Вот когда каторга-то настоящая пришла!
– - жаловался Ванька, бегал от одной двери к другой и, натыкаясь на груды старых номеров "Вестника", привезенного Промотовыми из покинутой редакции и сложенного в коридоре до приискания покупателя-старьевщика, сердился и говорил:
– - Написали пудов двести да и приехали со своим добром... Ни пути, ни дороги!
А эти пудов двести негодной бумаги были почти единственным добром, которое осталось у бывших сотрудников "Вестника" за ликвидацией всех дел по газете. У Промотовых оставалось, впрочем, еще право на издание газеты, которое, как и бумагу, можно было продать...
Силин принимал горячее участие в этих коммерческих операциях. Он много раз путешествовал к Борису Дмитриевичу Сорокину с предложением купить "Вестник". С затаенной злобою, с клокотанием ненависти говорил он с возродившимся фениксом, убеждая того воспользоваться случаем и дешево приобрести вторую газету...
– - Если вам заплатили за нее две тысячи и приняли на себя все долги, сумма которых, как вам известно, доходила до четырех тысяч, то не пожелаете ли теперь вернуть газету, очищенную от всех долгов, за те же две тысячи?
– - Видите ли в чем дело: тогда "Вестник" стоил таких денег, больше стоил, а теперь... теперь, извините за откровенность, он ничего не стоит!..
– - Это почему же?
– - нахмурив брови, спросил Силин.
– - Очень просто: тогда "Вестник" был единственной газетой, а теперь... Наш город не в состоянии выдержать две газеты: ему вполне достаточно одной.