Чужеземец
Шрифт:
А пришлось бы его рубить сейчас, не догадайся я вверх глянуть. Морозом меня от этой мысли обдало, хотя давно уж не бывала я в морозных землях, уже и слово такое подзабыла.
Дождавшись, когда братец уберётся подальше, я осторожно спустилась. Вниз ненамного легче, проще простого с грохотом сверзиться.
Что ж, дело моё почти сделано. Больной готов к операции, и готов лекарь, и готов лекарский инструмент…
Он сидел за ладно сколоченным столиком, и лежала перед ним — вот уж чего не ждала! — большая книга, сшитая из ломких листов пальмовой бумаги. Окунал он воронье перо в горшочек с чернилами
— Ну, здравствуй, Худгару, — голосом «тени лавины» произнесла я, загораживая собою дверной проём. Комната небольшая, это нехорошо, особо с клинком не поскачешь, за стены зацепишь. И ещё одна дверь имеется, как раз за его спиной. А это ещё хуже.
— Кто такая? — приподнимаясь над столом, рявкнул он.
— Смерть твоя, — некогда мне было с ним разговоры разговаривать и шутки шутить.
Быстрее сделать дело — и немедленно домой.
Худгару тоже неглуп оказался. Не стал языком чесать, не стал подмогу звать.
Одним толчком опрокинул стол, полетела на пол книга, полились густо-синие чернила. Я едва увернулась, не то бы край стола как раз мне по ступне и заехал.
Миг — и солнце блеснуло на коротком, с полтора локтя мече, который сам собою оказался у него в руке. Серьёзный меч, во Внутреннем Доме сработан. Ну да и «средство» моё не хуже будет.
Время, как всегда в схватке бывает, растянулось точно змеиная кожа. Все чувства мои обострились, мышцы переполнились силой и жаждой действия, глаза подмечали малейшее движение вражьего меча. Не люблю я корень чёрной луники жевать, пристраститься можно и жизнь свои дурочкой окончить, слюни пуская. Это, пожалуй, пятый раз в жизни будет, когда я на корешок положилась. Но как иначе? Худгару — боец отменный, иначе бы и предводителем разбойным не стал. А я — старая бабка, и спина у меня болит, и сердце тянет. И хоть учил меня наставник сабельному бою, а нечасто его науку применять приходилось. Откуда опыту взяться?
Некоторое время мы кружились возле опрокинутого стола, при том я тщательно следила, чтобы не отойти далеко от двери, не дать ему выскользнуть. Странное дело, Худгару даже и не пытался проникнуть к внутренней двери.
Моя сабля была на пядь, если не больше, длиннее его меча, и это давало мне преимущества. Однако ловок душегуб был до чрезвычайности, мне только и удалось, что зацепить его левую руку. Смешная царапина, толку от неё чуть.
Интересно, кто раньше выдыхаться начнёт? Сил-то в нём, в этаком медведе, немерено, а действие корня луники скоротечно. Пожалуй, если кончится моё везение, то зарубит он меня. И не вернусь я в Огхойю, не сумею моим помочь… если им ещё можно успеть помочь…
Я рискнула — и ударила «крылом ласточки». Опасный удар, наискось снизу, трудно от него закрыться. Но если противник закроется, то и тебе мало не покажется — запросто клинка лишишься.
Он закрылся. Сабля по-прежнему осталась в моей руке, но удар его меча был столь силён, что болью пронзило мою кисть. Ещё парочка таких ударов — и придётся перехватывать оружие левой рукой, а она у меня заметно слабее будет.
Никто из нас не говорил ни слова — берегли дыхание. Да и о чём было говорить? На все свои вопросы он надеялся получить ответ после боя, если удастся победить меня, не убив.
Мне посчастливилось проскользнуть остриём сабли по правой его ладони, но совсем слегка, кожу лишь ободрала. В горячке боя он, небось, и боли не почуял, только по кровяным брызгам и понял, что зацепила я.
Неизвестно, чем бы всё это кончилось, кабы не вмешалась третья сила. Верный Гхири, хищный, злобный, чёрной молнии подобный. Тихо-тихо он проскользнул в комнату, мигом вскарабкался по стене — и оттуда прыгнул Худгару на шею.
Острые у ящерка зубы, да мелкие. А кожа у разбойника толстая. Чтоб жилы перегрызть, это ж сколько надо животинке челюстями работать. И ведь не станет Худгару покорно ждать.
Но мне хватило и мгновенья, когда удивлённый разбойник повернул голову. Тут же умный Гхири хлестнул его хвостом по глазам.
А я, подскочив, всадила ему клинок в живот. Хорошо всадила, остриё из спины вышло. И сейчас же хлынула кровь — густая, тёмная. Обмяк непобедимый Худгару, наземь повалился, аккурат между ножками стола.
Удар был смертельный, да только не сразу та смерть приходит. Особенно к таким вот здоровякам, полным живой силы. Кровавые пузыри забулькали у него на губах, скрёб он толстыми пальцами, пытаясь достать навсегда отлетевший меч. И силился что-то сказать.
Наклонилась я к нему. Пусть скажет.
— По… почему? — выдавил он всё же, будто не слова ворочал языком, а тяжеленные брёвна.
— За Алинсури, милок. За жизнь её растоптанную, за девичью честь её поруганную, — охотно сообщила я.
Забулькал он пузырями, напрягся — и прошептал одно лишь слово:
— Д-дура…
Не стала я длить его мучения, пересекла сонную жилу. Пускай уж уходит… на Нижние Поля. А всего вернее — в никуда.
И пакостно у меня на сердце сделалось. Вроде и победила я, и злодея покарала, и с чистой совестью можно домой отправляться — а что-то навалилось на плечи невидимой ношей.
Убила? Ну так что же? Не первый раз. И не человека — зверя лютого, злодея и убийцу. А что подло убила, не по правилам благородного боя — ну так и не было то благородным боем. Где тут вообще благородные? Я что ли? Или вот он, разбойник?
Мне надо было быстро-быстро ноги отсюда делать, глядишь, кто из людей с докладом сунется — а я почему-то не торопилась. Думала. Вот почему он и не пытался во внутреннюю дверь убежать? Крикнуть подмогу, оцепить дом… Заперта она, что ли?
Подошла я, толкнула. Скрипнула дверь — и отворилась во внутреннюю комнату.
А там весь пол устелен был шкурами звериными. И стояла девица, в какую-то легчайшую зелёную накидку завёрнутая, к стене бревенчатой лопатками прижимаясь.
И таращилась на меня в ужасе, словно я резать её пришла.
Солнце клонилось к вечеру, удлинились с обеих сторон хищные тени деревьев, тревожно курлыкала где-то в кустах жаровейника птица бенгри. Пора было искать ночлега, не дело в такую пору оставаться в лесу.
Но я не могла остановиться. Точно две силы играли со мной, одна, ухватив за сердце, тянула вперед — и это был страх за моих странных гостей. Другая толкала в спину, аккурат пониже лопаток — и это был стыд. Во рту было так, словно виноградного уксусу наглоталась.