Чужеземец
Шрифт:
Я покивала — конечно, помутился раб умом, о чём речь. Мысли сии зловредные злые духи ему в уши напели. А сама сидела как на шипах — чуяла, откуда он сих мыслей понахватался. Велела же я Алану — молчи, замкни уста… И пожалуйста…
Но дело уже выправляется, утешали меня, беззащитную вдову, торговку овощами.
Наместник, светлый господин Арибу, расторопен оказался. Сумел в Огхойе порядок кое-как наладить. Многих восставших рабов переловили да и колесовали, но часть душегубов рассеялась. Говорят, и Хаонари с ними, прячется где-то от возмездия и новые пакости замышляет. Но
Я не стала останавливаться на ночь. Переждала дневное пекло, поторговавшись, уплатила самую малость, да и уехала. Разговоры, конечно, пойдут. Нечасто торговки овощами верхом путешествуют. Ну и пусть.
Путь до Огхойи занял у меня шесть дней. Сама измучилась, коня измучила, даже Гхири мой недовольство выказывал… Зато успела. И с каждым днём всё больше попадалось мне на глаза примет недавнего бунта. Встревоженные люди, разговоры, слухи… Женские слёзы — у кого-то мужа зарезали, у кого-то дитя затоптали. И пару раз головешки мне встречались, где раньше большие усадьбы были, пшеницу там сеяли, виноградники держали.
А уж за два дня до Огхойи вдоль дороги колёса появились. Огромные колёса, от больших возов. На столбах укреплённые. А на колёсах люди растянуты. Вернее, что осталось от них. Чёрные, раздувшиеся, птицами исклёванные. И мухи, гудящими тучами. Чем ближе к Огхойе, тем больше колёс.
К городу я на рассвете подъехала, ворота ещё заперты были. Пришлось ждать, а за то время я в своё обычное платье переоделась. Хватит таиться, тётушка Саумари возвращается из дальней поездки, в родимый дом возвращается. Если только не на пепелище. Пожары-то огненным ливнем по городу прошлись…
Если что, жалко дома-то. Большой он, для дел моих удобный. По чистому случаю мне в своё время достался. Я тогда в Огхойе ещё чужачкой слыла, только-только люди об умениях моих прослышали… А дом тот некогда богатому купцу принадлежал, Гиумизи. Сытно старый Гиумизи жил, сладко спал… Слишком сладко. Зарезала его наложница, то ли мозги у неё от ревности растаяли, то ли случилось промеж них что-то жуткое… Зарезала — и сама себя кинжалом в горло. Можно девку понять, кому охота после в кипятке вариться, как по государеву уложению в подобных случаев следует…
Наследство старшему сыну старика отошло, Хаграйе. Но не заладилась в отцовском доме жизнь. Всё пошло наперекосяк, то ночью стуки раздаются, то огонь сам собою вспыхнет, то голоса страшные слышатся… У домочадцев сны страшные, хвори, скотина чахнет… Ну и велел он другой дом выстроить, а этот продать пытался.
Куда там… Кому к расшалившимся духам хочется? Так и стоял дом пустой.
А после жена любимая у Хаграйи занедужила, будучи в тяжести. Местные бабки лечить пробовали, духов гонять, да без толку.
Позвали и меня, чужачку. Уже особо и не надеясь ни на что.
Повезло — и им, и мне. Знала я, как ту хворь лечить, и как раз был у меня с собой запас сушеных листьев огонь-травы.
Вот Хаграйя разом две беды с себя и скинул. Заплатил мне домом за исцеление жены. Мол, ты ведьма, только тебе с духами и жить в соседстве. А мне деваться было некуда, при моём ремесле плутовки ютиться по чужим углам никак нельзя, шило-то из мешка и вылезет. Согласилась я, приняла дар.
И ничего, хороший оказался дом. Никакие шальные духи мне не досаждали, никакие тени не маячили, голоса не стенали. Всего-то и надо было, что не верить в нечисть.
Оказалось, уцелел дом. Ворота не заперты, дверь входная тоже. Я даже коня привязывать не стала, сразу внутрь бросилась. …Пусто было в доме. Холодные головешки в очаге, в бочках воды едва на донышке, рукой не достать. В комнатах никого. И ведь не разбойничали тут, ничего не разбито, не перевёрнуто. На чердаке запас моих трав в целости. В подвал спустилась, схоронила под каменной плитой «средство» своё. В левый угол глянула — не раскопано ли? Нет, плотная земля, сухая.
Спешила я домой, гнали меня тоска да предчувствия дурные. И вот я дома, а тоска только глубже в душу вгрызлась. Куда теперь? Где их искать, непутёвых? А если уже и бесполезно искать? Если прибиты где-то к столбам два колеса, и растянуты на них чёрные тела? Или гниют где-то с головами отрезанными. Когда толпа громит, она что, разбираться станет, кто рабов притеснял, кто пёкся о них, а у кого и вовсе рабов не было? Толпе кровь нужна. С другой стороны, дом-то нетронут. Если и схватили их, то уж точно не здесь.
Сходила я к соседям. Невесёлые узнала вести. Старика Иггуси боле нет, на Нижних Полях старик. Просто на улице был, когда толпа яростная к дому господина Гиуртизи пёрла. И не заметили, как затоптали дедушку. Сыновья его живы, хотя у старшего, у Гаймиха, рука переломана. Уже в лубке, постаралась Миахиса. Я бы лучше сделала, да и так срастётся. А вот где руку-то ему поломали, не стал Гаймих говорить.
А дом купца Наогисси, к счастью, целехонек. Сказала мне служанка Миугних, что все дни, покуда бунт пылал, сидели они все, крепко затворясь, молились да палочки ароматные жгли. И проявили боги милость, прошли бунтовщики стороной.
Сейчас Миугних за это шумно благодарила милосердных богов.
— Не знаю уж, тётушка, куда постояльцы-то твои подевались, — говорила она шёпотом, хотя подслушивать было и некому, и нечего. — Третий день пусто. Я исправно-то ходила, еду им носила… А вот гляжу, не видно их. Нет, разбойники тут не шастали, побоялись, видать, дом твой трогать. Все ж знают, что ты сильные заклятья наложила… А ещё говорят, — она совсем уж понизила голос и потянулась к моему уху, — что главный-то разбойник, поганый Хаонари, ещё до бунта ходил сюда. К тебе то есть, на двор. О чём-то с постояльцем твоим толковал. А уж днём после — с рабом евонным. Говорят, плюнул он в конце под ноги, влепил мальчишке затрещину да и восвояси убрался… только это за день до бунта было. Сама я не видела, а люди сказывают…