Чужие лица
Шрифт:
— Я уже думал, вы вдвоем подниметесь.
— Он завтра обещал снова подхватить меня с работы и привезти сюда.
Пашка подходит к маме, забирает цветы, обнимает ее.
— Хочешь, чтобы я свалил к Сане? — во взгляде ожидание ответа и даже страх.
— Нет. В этом нет необходимости. Мирон что-то говорил о новой игре, которую завтра привезет. И я обещала ему пасту, сравним с той, что ели сегодня.
Пашка хмыкает, отпускает мать и несет букет в кухню, где стоит ваза.
— Сахар в воду не забудь добавить, — кричит Олеся вдогонку и снимает пуховик. Ей и так
19
— 19 -
Зима делает Петербург по-настоящему сказочным, наполняет и без того шумный город еще большей суетой. Предпраздничную атмосферу создают установленные инсталляции и афиши, призывающие посетить новогодние представления. Люди, чувствуя приближение каникул, запасаются подарками, салютами и консервированным горошком для салата. Пробки становятся длиннее, дороги — уже, а настроение меняется быстрее, чем погода.
— Вика, я не понимаю, откуда в тебе столько наивности. Ты же моя ровесница, — Никита не любит выговаривать сестре, но ему приходится периодически напоминать о том, в каком мире они живут. Детский дом для них обоих — разное место. Для него — временный перевалочный пункт перед самостоятельной настоящей жизнью, для нее — станция надежды, место, откуда их заберут в семью.
— Я старше тебя на десять минут, — напоминает Вика, приподняв подбородок. Лихорадочный блеск глаз сигнализирует брату о том, что спорить бессмысленно. Что этот маленький кусочек времени, если по всему между ними, как минимум, несколько лет разницы?
Никита, который не находит слов, срывается со стула, тот падает, разбивая тишину пока пустого класса. Скоро сюда придут другие дети, будут заниматься, а пока это место — поле битвы практичности и веры, суровости и детскости, правды, для каждого своей.
— Прекрати! Мне казалось, что ты уже смирился с тем, что мы будем жить у Тепловых. Или я не права? Тебе же они понравились.
— Да ты послушай себя! Это же не тест на профпригодность! Это жизнь! Ты же не знаешь, что будет дальше, сколько они смогут строить из себя родителей, сколько мы будем хотеть стать частью их семьи.
Вика не слышит, цепляется только за последние слова.
— Ты тоже хочешь! Сам сказал! — поднимает упавший стул, ставит его на место. Что угодно, чтобы унять дрожь в руках.
— Вик… — роняет себя на соседнюю парту, закрывает глаза руками, опускает их вниз, хватаясь за край стола. — Это сейчас все хорошо, кажется, что так будет и дальше. Только вспомни, что обычно так и происходит. Я просто не хочу, чтобы ты опять питала иллюзии, а потом страдала из-за разбитых надежд.
Теперь его сестра не выдерживает и встает, подходит к парню, не трогает, но встает так близко, как только может себе позволить.
— Не в этот раз, Ники. Я чувствую. Они искренни с нами, не пытаются купить подарками, выполняют все, что обещают, разговаривают с нами о будущем, собираются показать парикмахерскую…
Подросток поднимает руку и большим и указательным
— Глупая затея, ты ведь все равно не дашь им себя стричь…
— Глупая, — охотно соглашается Вика, кивая и выпутывая свои волосы из чужих пальцев. — Только мне все равно интересно посмотреть, где работает… — запинается с непривычки, — тетя Света. Мне важен сам факт того, что она знакомит нас со своими коллегами, местом, где она проводит много времени.
Никита вздыхает, обходит сестру и садится на стул. Тот жалобно скрипит от его веса, но не ломается. В точности как временный хозяин.
— Ладно, посмотрим, что дальше. Но если ничего не получится, обещай, что не будешь плакать.
Вика отводит глаза.
— Не надо делать из меня истеричку. Ни слезинки моей не увидишь…
В класс начинают входить другие ребята, делая продолжение разговора невозможным.
***
Мирон, как и обещал, вновь приезжает следующим вечером в парикмахерскую «У Светланы». В этот раз без цветов, но с новостями из детского дома, где удалось договориться с Аллой Николаевной о визите сотрудников Тепловой перед Новым годом. Инициатива не всегда наказуема.
Олеся еще не может привыкнуть к тому, что ей уделяется столько внимания. Начиная от сообщения с пожеланием доброго утра и заканчивая продуктами в багажнике машины, чтобы не пришлось тратить время на поход в магазин, Мирон не оставляет ей ни шанса перестать думать о нем. Даже за работой, когда руки привычно держат ножницы или щетку, она находит секунды, чтобы вспомнить его поцелуи, помечтать о скорой встрече или просто удивиться тому, что в ее жизни появился мужчина. Другой. Совершенно не похожий на бывшего мужа.
Мирон открывает дверь, помогает Олесе сесть в машину, обходит ее и садится рядом. Только теперь отпускает себя и позволяет себе сделать то, о чем думал весь прошедший день — поцеловать сидящую рядом женщину, насладиться ее вкусом, сбившимся дыханием и реакцией в виде румянца. До онемевших губ и головокружения у обоих. Если близость — необходимость, то касания — наркотик. Говорят, что любить — это хотеть трогать.
— Если ты и все остальное делаешь так же хорошо, как целуешься, то у меня скоро возникнут комплексы, — говорит Олеся, пристегивая ремень безопасности. Нужно хоть как-то занять руки, которыми хочется расстегнуть мужское пальто, пиджак, вытащить рубашку и коснуться обнаженной кожи. Согреть их так же, как горят сейчас губы и щеки.
— Если ты и дальше будешь говорить про «скоро», то мы оставим Павла без внимания и сегодня, а это ни к чему хорошему не приведет, — парирует Мирон, заводя двигатель и выезжая со двора. — Я, если честно, еще немного волнуюсь по поводу того, что он может о нас думать. Есть уверенность, что ему понадобится какое-то время, чтобы смириться с моим присутствием в другом статусе.
Олеся откидывает голову назад, невольно трется затылком о кожаное сидение.
— Рано или поздно ему придется это сделать. Пусть не сразу… Я думаю, что он не поставит меня перед выбором — ты или он. Мне бы очень этого не хотелось.