Чужие подъезды
Шрифт:
— Сочинения в десятом классе? — желчно усмехнулся Илья.
— Насчет сочинений не знаю, а очерки твои в университете, на третьем, на четвертом курсе, прекрасно помню. Настоящая публицистика, без дураков. Ты из нас самый талантливый был.
— Самые талантливые книги пишут, — насмешливо оборвал Илья. — Повести, рассказы, романы, понимаешь? Литературу пишут талантливые, а не злобу дня. Литературу, которая остается. А злоба дня, она, знаешь, куда девается? На дно некой речки, там еще старичок-симпатяга в лодочке сидит.
Опять зазвонил
— Вот что, — хмуро сказал он, — ты проваливай сейчас, пока я не очень злой. Сегодня вечером встретимся, я загляну.
Илья поднялся со стула, взял Егорову трубку, повертел ее в руках и опять положил на стол.
— Да… — сказал он, не глядя на друга, — а она и в самом деле очень изменилась. Ты заметил, какие у нее скорбные черточки у губ?.. Вот здесь…
— У кого? — нетерпеливо, раздраженно спросил Егор.
— Плевать мне на ее диссертацию, на ее крупную должность, она сына моим именем назвала. Ты же представь, как она меня, гада такого, любила!
— А-а, — протянул Егор, — ты ее встретил. Ну надо же. Десять лет не видел, а тут…
— Я ее искал! — жестко перебил Илья. — Ничего тут случайного, я искал ее.
— Ну что ж теперь делать, Илька? Теперь ничего не сделаешь.
— Это мог быть мой сын, — тупо глядя в угол, пробормотал Илья самому себе. — Я удобно жил, всех моих детей убивали до рождения. Это большое удобство в жизни, когда и женщина относится к этому просто. Хотя б одна послала меня к черту!
— Теперь ничего не поделаешь, старик, — примирительно проговорил Егор. Они замолчали.
— Пойду, — вяло сказал Илья.
— Ну ты постой, расскажи толково — где встретил, о чем говорили!
Илья молча махнул рукой и, не глядя на друга, словно забыв о нем, вышел из комнаты и побрел к лифту.
— Я заскочу вечером! — крикнул вслед ему Егор. Илья не обернулся.
С пяти часов вечера он сидел на скамеечке перед третьим подъездом нового высотного дома у дороги и ждал.
Стало смеркаться. Истошно воя, к дому подползла мусорная машина, Илье со скамеечки был виден лихой, сноровистый мусорщик с лопатой и шофер с лицом юного шаха. Облокотившись о дверцу, сидя в кабине, он бесстрастно ждал, пока мусорщик управится. Он был отстранен и от самой машины, и от людей, бегущих с ведрами, этот юный шах был непостижимо далеко, в другом измерении, из старой восточной миниатюры, и там, на воображаемой миниатюре, длилась охота юного шаха, и золотой олень, сраженный царственной стрелой, в смертном изнеможении склонял к земле свои рога…
Все так же утробно воя, машина уползла к соседнему дому.
Илья почему-то считал, что Наташа появится со стороны дороги, но она вышла из подъезда — домашняя, в босоножках на босу ногу, бежевый плащик был накинут на плечи.
— Ну, — сказала она, подходя к скамейке. — Ну что, Илюша? Ну сколько можно сидеть? Илья сглотнул, поднялся
— Наташа, зачем ты вышла замуж?
— Ты пьян? — с состраданием спросила она. — Что тебе нужно, Илья?
— Что ты наделала, дуреха! — тяжело дыша, тихо сказал он. — Почему не дождалась меня?
Он был готов к тому, что Наташа не захочет говорить с ним, уйдет, но она вдруг протянула руку и быстро оправила воротник его куртки. И снова, как утром, в грудь ему ударила тяжелая и теплая тоска — это был ее жест. Он вспомнил — этим движением десять лет назад она оправляла ему вечно торчащий воротник плаща.
— Ну, все, все… — торопливо и мягко проговорила она, оглянувшись украдкой на окна дома. — Иди, Илюша, теперь-то поздно все, поздно… Поздно себя мучить… Иди… — и сама быстро пошла к подъезду, но вдруг обернулась и сказала негромко, с напряженной грустной улыбкой:
— А помнишь, как мы в степи ночью заблудились, когда к бабе Нюре приехали? Нас на рассвете в село Ванька Справедливый на тракторе вывез, помнишь? — она сказала это так, словно между ними не было ни десяти этих лет, ни мужа ее и двоих детей, ни его бездарной жизни. В степи?.. Ночью?.. Нет. Он забыл. Но сейчас вдруг вспомнил побег из города и блуждание по ночной холодной степи, жадное молодое чувство голода и любви, огни пашущих тракторов, на которые они в конце концов вышли, и ласково подмигивающее лицо пожилого тракториста со странным именем Ванька Справедливый.
И он вдруг ужаснулся тому, что посмел забыть это, и вдруг с необыкновенной ясностью понял, что без Наташи забудет всю свою жизнь, сколько ни проживет, что надо спасать эту жизнь, а спасение — в Наташе.
Она вошла в подъезд. Илья бросился следом.
— Постой, Наташа, Наташенька, подожди, я прошу тебя! — он готов был лечь на ступеньки, чтобы остановить ее. — Как ты могла так быстро, так сразу, за один месяц…
— Ах вот оно что, — сказала она, остановившись. — Вот ты зачем пришел! Самому себе доказать, что я во всем виновата, успокоить себя пришел, что не стою твоих переживаний, что я, вертихвостка, за месяц тебя из головы выкинула!
Она подошла близко к нему и негромко, внятно, словно стараясь, чтобы каждое слово запомнилось Илье, проговорила:
— Так нет же, вот ты живи и знай, что я тебя как сумасшедшая любила… пока второго не родила… Долго любила, по инерции наверное.
Она повернулась, чтобы уйти, но Илья, обезумев, чувствуя в голове и во всем теле колотьбу пульса, схватил ее холодные забытые им руки и стал судорожно целовать их, бормоча невнятно, не слыша себя:
— Уедем… уедем, Наташа! Забирай детей, уедем к черту, далеко-далеко, любимая моя, чудо мое, ненаглядная! Брось все, уедем… Сердце мое, забирай детей, уедем к черту!.. — Он хватал и целовал пустые рукава ее бежевого плащика, накинутого на плечи. Если б она позволила, он бы и босоножки целовал. Илья чувствовал, что сейчас упадет, просто сползет вниз, к Наташиным ногам.