Чужое оружие
Шрифт:
— Ты же хотел с людьми познакомиться, у которых я бываю, — удивилась она.
«И то верно», — подумал он, глянув на сосредоточенное лицо жены, и ему вдруг захотелось сделать ей что-то приятное.
— Может, походим по магазинам, купим тебе туфли… А то каблуки совсем сбились.
Мария покачала головой.
— Устала я. Пойдем отдохнем, а там видно будет.
Они долго шли по улице, на которой рядом с новыми высокими домами соседствовали старые одноэтажные хаты, прятавшиеся в густой зелени садов, среди усыпанных плодами деревьев.
Почти в самом конце ровной улицы, там, где,
Мария уверенно нажала на еле заметную кнопку звонка, вделанную на месте сучка и покрашенную зеленой краской под цвет калитки и забора. Где-то в глубине двора затренькал звонок.
Через некоторое время послышались шаги и чье-то тяжелое дыхание.
— Кто здесь? — спросил женский голос.
— Сестра Мария.
Иван Тимофеевич едва узнал голос жены — так нежно и ласково он прозвучал.
Калитка открылась, и Чепиков увидел невысокую полную женщину лет под шестьдесят с угловатым мрачным лицом. Не поднимая глаз, она сурово спросила:
— Кто такой?
— В миру муж мой, сестра Федора, — смиренно ответила Мария, — к благодати его веду, пусть и он удостоится.
У Чепикова все оборвалось. То, что Мария в последнее время стала слишком набожной, часто и подолгу молится, это он знал. Но чтобы и тут, в чужом городе, она «удостаивалась благодати»?.. Какой «благодати», черт возьми! В нем вспыхнул гнев, но он сдержался и опустил глаза.
— А наставник Михайло разрешил? — так же сурово спросила мрачная женщина.
— С братом Михайлом я говорила… и с братом Петром тоже. Господу угодно растить свое воинство во спасение души.
Сестра Федора, поколебавшись, наконец широко открыла калитку и отступила в сторону, пропуская гостей.
Чепиков решительно вошел во двор. Это был снова бой — за Марию, за себя, — и он, бывший солдат, не имел права от него уклоняться…
…Они были одеты в белые, длинные до пят полотняные рубахи, и внешне все было как будто пристойно.
Ужаснувшись, Иван Тимофеевич увидел, что и Мария одела такую же белую рубаху. У нее он никогда такой не замечал. Наверное, возвращаясь в Вербивку, она оставляла это одеяние здесь.
И Чепикову пришлось натянуть на себя тесный белый балахон, который властно протянул ему пресвитер Михайло, но надел он его поверх своей одежды. Единственное, что уступил, так это то, что сбросил полуботинки и теперь стоял босой, ощущая под ногами приятную прохладу гладкого крашеного деревянного пола.
Сначала брат Михайло прочитал что-то похожее на короткую проповедь. В ней говорилось о том, что у человека в жизни мало радости, он лишь винтик бездушной машины, которая, высосав из него все силы, выбрасывает бренные останки в могилу. Только на том свете настоящая жизнь, к этой истинной жизни и следует готовить себя, изо дня в день просить милости всевышнего, каяться в грехах и ждать ниспосланной благодати. Ибо духовную жизнь, в отличие от физической, которую дает человеку грешная плоть, он может получить только от бога.
Чепиков наблюдал, с каким вниманием и благоговением слушают одетые
Он уже знал от Марии, что в миру брат Михайло служит экспедитором спиртоводочного завода, и хотя пускает в свой дом для тайных встреч верующих, сам редко участвует в молениях. Познакомившись сегодня с Чепиковым, пресвитер сказал, что сестра Мария и брат Петро давно говорят о нем как о человеке честном, достойном войти в их братство, никакой другой цели, кроме духовного усовершенствования и преданности богу, не имеющим. Ибо господь всегда с ними и нисходит на них.
Прислушиваясь к хриплому голосу брата Михайла, Чепиков подумал: почему это Мария и, особенно, Лагута так хотят обратить его в свою веру.
После проповеди началось пение. Пели нестройно что-то о благодати, о любви к богу, о чудесном мире, который ожидает их по ту сторону короткой и бессмысленной земной жизни.
Сойдя с невысокого помоста, брат Михайло нажал на незаметную для глаз кнопку, и со всех сторон в комнату полились тихие мелодичные звуки молитвенной музыки. Пресвитер мельком глянул на Чепикова, вид которого говорил, что тот не чувствует необходимого для веры благоговения, и присоединился к поющим.
Постепенно голоса молящихся зазвучали сильнее, и скоро уже в благостное пение ворвались разрозненные выкрики.
Чепиков не сводил глаз с жены. Мария пела тонким приятным голосом, и ее красивое в профиль лицо, побледневшее от духоты, казалось необыкновенно возвышенным, незнакомым, словно он впервые видел его. Это чувство пугало…
В просторной комнате, где пребывало около десяти человек, дышать становилось все тяжелее — горели свечи, окна были наглухо закрыты тяжелыми ставнями, чтобы наружу не пробивались ни звуки, ни свет. То ли от копоти свечей, то ли от усиливающейся духоты у Чепикова закружилась голова, и все перед глазами поплыло. Усилием воли он встряхнул себя.
Обратил внимание на Ганну, которая стояла между Марией и братом Михайлом, и ему показалось — а может, это тоже была только игра света и теней, — что Кульбачка с еле заметной иронией рассматривает молящихся. Когда ее взгляд остановился на Чепикове, который не пел, а лишь беззвучно открывал рот, она насупилась.
Он и сам чувствовал, что у него сейчас довольно растерянный и глупый вид: был похож на вытянутую из воды рыбу.
Как хотелось Ивану Тимофеевичу, чтобы вместе с ним этот пренебрежительный Ганкин взгляд увидела и поняла также Мария. Может, тогда ему удалось бы увести ее отсюда, подальше от этого сумасшествия.
Он уже было протянул руку, но она замерла на полпути — Мария никого и ничего не замечала: ни Ганны, ни мужа, ни даже пресвитера. И Чепиков вдруг с болью понял, что причиной ее отчужденности была вовсе не болезнь, как он до сих пор думал. Все было намного глубже и опаснее, просто люди, которые стояли сейчас вокруг Марии и пели вместе с ней, давно уже стали ей ближе и дороже своей семьи.
Охваченный этими тяжелыми мыслями, Чепиков не заметил, как пресвитер Михайло подал знак и все начали опускаться на колени.