Чужое счастье
Шрифт:
— Вы можете сказать нам, о чем шла речь?
— Мисс Анна, она сказать, что уходить.
— Как бы вы могли описать реакцию на это миссис Винсент?
— Она кричать. Сказать, что мисс Анна пожалеть об этом.
— Что значит «пожалеет»?
Арсела бросила взгляд на Анну — удивленный взгляд.
— Мать, она больная. Мисс Моника сказать, что больше не платить доктор.
У Анны закололо в груди еще сильнее, когда Шувальтер обернулся к судье.
— Ваша честь, позвольте напомнить вам, что миссис Винченси страдает болезнью Альцгеймера и нуждается в усиленном уходе. — Он снова
Арсела еще сильнее сжала в руках свои четки.
— Я… — она покачала головой. Но было слишком поздно; слова уже были произнесены.
Шувальтер повернулся лицом к залу, соединив руки за спиной, и на цыпочках прошел вперед. Все взгляды были прикованы к нему, а он готовил решающий удар.
— Миссис Агинальдо, где вы были ночью семнадцатого апреля?
— Со своей подругой Розой, — Арсела, казалось, испытывала облегчение. — Мы смотреть фильм. Джеки Чан, — она недовольно сморщила нос. — Розе нравится Джеки Чан.
В зале раздался одобрительный смех, и даже Шувальтер улыбнулся.
— Когда вы вернулись домой?
— Я оставаться у Розы, вернуться рано утром.
— То есть вы не возвращались в ту ночь в дом Моники Винсент?
— Нет.
— Другими словами, если обвиняемая вернулась в дом сестры, скажем, чтобы забрать какие-то вещи, которые она забыла, вы бы об этом не знали?
Арсела снова взглянула на Анну.
— Я… нет.
Теперь была очередь Шувальтера торжествовать.
— Спасибо, миссис Агинальдо. Это все.
Ронда представила суду записи полиции за последние несколько лет, в которых речь шла о полудюжине случаев угроз со стороны маньяков, один из которых был, в конечном счете, арестован. Она утверждала, что так же, как нельзя отрицать вероятность того, будто смерть Моники стала следствием несчастного случая, нельзя отбрасывать версию о том, что это дело рук душевнобольного поклонника. На что Шувальтер холодно ответил, что не было ни одной улики в поддержку этой теории: ни отпечатков пальцев, ни волос, ни ниток, ни биологических жидкостей, ни признаков насильственного взлома. Судья, что бы он там ни думал, свои мысли держал при себе.
На улице было тепло, и воздух в зале еще сильнее нагревался из-за неисправного кондиционера, который перегонял теплый воздух, и уже к обеду блузка Анны прилипла к ней как вторая кожа. Но она по-прежнему редко пользовалась своим платком, словно боялась пошевелиться, и только время от времени промокала лоб. Ей не хотелось выглядеть взволнованной.
Анна чувствовала пристальные взгляды на своей спине, которые вонзались в нее, как ножи. Время от времени она оглядывалась через плечо. Толпа в основном состояла из репортеров; местные журналисты разделились на два лагеря: на тех, кто открыто выражал поддержку Анне, и тех, кто не скрывал своих подозрений в ее виновности.
Внимание Анны привлекла женщина в заднем ряду, крашеная блондинка в джинсовой рубашке. Анне показалось, что женщина смотрела на нее с необычной напряженностью… но, скорее всего, это было игрой воображения. В последнее время
Когда судья ударил молотком, объявляя десятиминутный перерыв, этот звук прозвучал для Анны как удар грома, разогнавший длительную засуху. Зрители все одновременно вскочили на ноги и стали проталкиваться к двустворчатой двери, находившейся в глубине зала.
Если бы не Марк, который провел Анну через молнии вспышек из стробоскопов[19] и фотокамер, ее, скорее всего, затоптали бы. Краем глаза Анна видела, как Гектор грубо оттолкнул в сторону кричавшего что-то в микрофон репортера, а Мод пнула в голень тощего темноволосого мужчину, преграждавшего Анне дорогу.
— Сюда… — Лаура схватила ее за плечо, протаскивая через толпу. Прямо перед ними была дамская комната. — Скорее. Я посторожу у двери, — прошептала она, продвигая Анну вперед легким толчком. Дверь с грохотом закрылась, и Анна оказалась перед рядом блаженно пустых кабинок.
Она скользнула в ближайшую из них и закрыла дверцу на защелку. Болтовня в коридоре сменилась приглушенным рокотом. Анна слышала, как Лаура вдалеке кричала:
— Вот незадача! Держись!
Анна со вздохом села на унитаз. У нее не было сил ни плакать, ни молиться. Что хорошего принесли ей все те часы, которые она провела на коленях? Если Бог и заботился о ней, то у Него это паршиво получалось.
Рокот неожиданно стал громче, и Анна услышала, как хлопнула дверь. Кто-то проскочил мимо Лауры. Анна напряглась, когда пара мускулистых икр, кончавшихся грязными кроссовками, очень маленькими, почти детскими, появилась под металлической перегородкой, отделявшей кабинку Анны от следующей.
Женский голос прошептал:
— Анна?
Репортер? От этих сволочей чего угодно можно было ожидать. Но даже для них это было бы слишком низко.
— Что вы хотите? — зашипела Анна в ответ.
— Успокойтесь, я на вашей стороне.
«У меня есть Бруклинский мост, который, возможно, вам захочется купить».
— Тогда почему вы прячетесь?
— Это не важно.
Анна замерла от волнения.
— Кто вы?
— Друг.
— Докажите.
— Послушайте, — голос стал более настойчивым, — они все неправильно понимают. — Анна встала так тихо, как только могла. Она уже поставила одну ногу на сиденье унитаза и готовилась заглянуть через край кабинки, когда женщина резко закричала:
— Стойте! Я клянусь, что убегу отсюда так быстро, что вы и глазом не успеете моргнуть!
Анна поставила ногу на пол.
— О’кей, я слушаю.
Это было словно во время исповеди — только тонкая перегородка между ней и спасением. Анна смотрела на квадрат туалетной бумаги, прилипший к грязной плитке у ее ног, и слышала, как бешено колотится ее сердце. Разве может ее судьба зависеть от невидимой незнакомки, скрывавшейся в кабинке уборной? Или, возможно, это была чья-то жестокая шутка?