Чужое сердце

Валандре Шарлотта

Зрительский успех пьесы постепенно снижается, ситуация против нас: наступает период президентских выборов, и Париж задыхается от жары. Той весной 2007 года эта жара ударила по всем театрам. Обстановка в гримерной тоскливая. Я пою, чтобы как-то разбить тишину, потом слышу, как прибегает Жанна со словами:

– Да нет же, заходите! Я уверена, она будет рада.

Я тут же все понимаю. Я быстро взбиваю пальцами волосы и встаю лицом к входу. Я не люблю быть к кому-то спиной и еще меньше люблю смотреть на своих гостей в освещенное гримерное зеркало. Первый раз я вижу его стоящим в темноте коридора, он не решается войти. Жанна входит первой и протягивает мне букет фиалок.

– Удача! Я смогла отловить твоего «дикаря»! Ну, входите, – говорит она.

Я подхожу к двери. Поспешно беру фиалки, вдыхаю их сладкий сильный запах и обращаюсь к все еще неподвижному и улыбающемуся мне мужчине:

– Обожаю фиалки. Смотрите, я сохранила все ваши букеты… Здравствуйте!

– Рад познакомиться…

Человек делает шаг мне навстречу, протягивает руку, я беру его ладонь и целую секунду удерживаю в своей. Я чувствую, она влажная. Какой-то поклонник толкает нас и врывается в гримерную, он непременно хочет поприветствовать моих коллег, которые с любопытством наблюдают мою встречу с человеком с фиалками.

Воспользовавшись этим вторжением, я приглашаю его пойти за мной.

– Да, пойдемте куда-нибудь.

– Хотите что-нибудь выпить? Мне хочется поблагодарить вас за цветы. Вы знаете символику фиалок?

– Нет… Вы в этой пьесе великолепны…

– «Лучезарны» – это вы мне написали. Спасибо вам.

– Да, лучезарны…

Он идет за мной, я направляюсь к буфету, он на другом конце театра. Мы обходим зал сбоку, доходим до большого фойе. По дороге я никого не вижу, слышу только какие-то звуки, доносящиеся откуда-то издалека слова людей, попадающихся навстречу: «Что не заходишь…» – «Да-да, после, после…» Я то и дело оборачиваюсь, хочу убедиться, что мужчина по-прежнему идет за мной. Впервые я замечаю крупные синие цветы потертого напольного ковра, по которому я ступаю уже несколько недель. Я чувствую, что у меня на лице неукротимо

разливается улыбка. Я шагаю по ковру-самолету Я выхожу из блаженного состояния и задаю посетителю вопрос:

– Как ваше имя?

– Янн.

– Это по-бретонски Жан. Вы из Бретани?

– Нет.

– Вы не очень разговорчивы.

– Я волнуюсь.

Мы входим в буфет и начинаем наш долгий и тихий разговор. Я смутно вижу проходящих мимо вереницей коллег, которые машут мне рукой с другого конца просторного зала буфета. Никто не осмеливается подойти и поцеловать меня, вторгнуться в нашу встречу. Янн – мой поклонник. Он «просто влюбился», как он говорит, посмотрев передачу «От семи до восьми» во время рекламной кампании моей книги. Я его тронула. Потом он стал интересоваться мной, посмотрел все мои работы в кино, их не так уж и много. Ему безумно понравился снимавшийся в Канаде фильм «Северные олуши» [22] , который никто не видел. Особенно сцена самоубийства, где я падаю в холодное море. Янн просит прощения за столь грустный выбор, но этот эпизод его совершенно потряс. Я взволнована этим напоминанием. Я прекрасно помню съемки на краю света, на пустынном и сером острове, под непрекращающийся гул ветра, который сводил меня с ума. Я не сыграла ту сцену, я ее прожила. Мне было семнадцать лет, и я действительно хотела умереть. Я только что, перед самой съемкой, узнала по телефону, что моя великая любовь, мой рокер решил меня бросить – просто так, без причины. Он звонил из далекой Франции, разговор продолжался несколько секунд. Канадский каскадер вытащил своей мощной рукой меня из воды, я извивалась, как каракатица. Я хотела утопиться, чтобы больше так не страдать.

Я узнаю, что Янн действительно несколько вечеров приходил смотреть на меня, потом ему пришлось уехать в зарубежную командировку, а теперь он вернулся и снова дарит мне фиалки. Он архитектор, строит отели и демонстрационные залы по всему свету.

– А почему фиалки?

– Так, по наитию. Мне они нравятся. Дикий, хрупкий цветок с запахом конфет…

Мое сердце сильно бьется. И вдруг мне в голову приходит необычный вопрос:

– Вы не вдовец?

– Вдовец?! Господи, нет! Что вы, бедная моя жена…

Я сейчас развожусь, – отвечает он дрогнувшим голосом, опустив глаза.

– А дети?

– Детей нет…

Я говорю, а сама слежу за ним. Сначала фокусирую взгляд на четком контуре его губ, на их медленном движении, потом на его шее, спускаюсь по ней до ямки с упругой кожей прямо под адамовым яблоком, выше груди. Потом смотрю на его руки, суховатые, натруженные, с плотной ладонью, на длинные пальцы с матовой кожей, которые двигаются передо мной. Я перестаю слушать то, что говорит мне Янн. Только удары моего сердца и мое глубокое дыхание звучат во мне. Я внезапно чувствую, что вымотана, что устала от избытка чувств, я прерываю Янна и ищу место присесть.

– Вам плохо?

– Нет, все нормально. Я просто вымоталась. Эта роль – особенная, и потом, я ведь тоже волнуюсь.

Люсьен подходит и сообщает мне, что театр скоро закрывается и что все пошли ужинать неподалеку, на улицу Бланш.

– Я пойду домой, лягу спать, вы завтра придете?

– Да.

– Я приду к вам сюда.

Я быстро засыпаю рядом с Тарой. Я вижу Янна, он медленно возникает из воздуха, и на его губах я читаю: «Спи, теперь спи…»

Янн сидит в первом ряду. Он чуть приподнимает руку, когда мы встречаемся взглядом. Странно, но его присутствие не сбивает меня, а, наоборот, поддерживает. Он встает на аплодисментах, его крик «браво» отдается громким эхо.

Я в рекордный срок снимаю грим, горячо и по возможности быстро расцеловываю своего восторженного агента, который все же собрался посмотреть, как я играю, и откланиваюсь.

– Пока, прости, у меня важная встреча. Я тебе завтра позвоню. Что, тебе правда понравилось?

– Восхитительно, ты была очаровательна, вы все были просто класс! – заявляет он всей гримерке.

Я бегу по цветочному ковролину Прохожу фойе и вижу пустой диванчик, где мы расстались накануне. На нем лежит его букетик, но самого Янна нет. Я сажусь, ищу его взглядом. Несколько бесконечных секунд спустя он появляется, держа в руке бокал шампанского, и протягивает его мне. Я беру шампанское, глядя ему в глаза. Действительно, Янн очень красив. Он мог бы быть итальянцем, если бы не голубые глаза.

– Добрый вечер, Шарлотта…

Он садится рядом, мы пьем шампанское, я улыбаюсь.

– За что пьем? – спрашивает он у меня.

– За весну!

Встреча с Янном переносит меня из зимы прямо в лето, от спячки – к эйфории.

Первый раз мы поцеловались в самой верхней части парка Бют-Шомон в 19-м округе, под маленьким мраморным куполом, который возвышается над восточной частью Парижа. Однажды вечером Янн спросил меня, куда я хочу пойти. Я ответила: в незнакомое место, на свежий воздух и чтобы не было людей. Мы перебрали разные памятники, площади, красивые места неподалеку, пока Янн не решил отвести меня в этот маленький круглокупольный храм, романтичный и аляповатый, которого я никогда раньше не видела.

В тот вечер, когда густой туман растекался по Парижу, мне захотелось подняться на самый верх Эйфелевой башни, дойти до третьего этажа. Янн мрачно сообщает мне, что именно там он сделал предложение своей жене. Я отвечаю, что это не страшно, можно пойти в другое место, но, если придется обходить стороной все те места, которые у нас связаны с другими романами, нужно будет сменить страну. И потом, этот вечер особенный. «Почему?» Потому что третий этаж Эйфелевой башни погружен в туман, это волшебно… И мы отправляемся туда.

Из лифта, ползущего по диагонали хитросплетения металлических внутренностей башни, нам видно, как быстро удаляется залитый светом Париж. На втором этаже все выходят. Сегодня никто не едет до верха, туристы хотят смотреть на Париж, а не на туман. Мы остаемся вдвоем в большой кабине лифта. Третий этаж погружен в серое однообразие. Туман ощутим и свеж, он делает воздух тяжелым и влажным. Навстречу нам попадается пара, которая пытается сбежать от тумана, но не может найти выход. Мы прячемся в укромном уголке, решетчатом и пустом, – в каком-то другом мире. Огни города светлыми пятнами просвечивают в сероватом пару, но отчетливо ничего не видно. Янн взволнован. Мы садимся прямо на металлический пол, как какие-то небесные нищие, и сливаемся в долгом поцелуе. После я чувствую на губах соленый привкус его слез.

– Что с тобой?

– Ничего… Просто завтра у меня развод…

Назавтра рано утром Янн должен быть в суде Нантерра. Закончатся десять лет совместной жизни. Он не хотел жениться, потому что не хотел разводиться. Он ненавидит расставания. Позже он откроет мне настоящую причину развода. Янн бесплоден. «Сперматозоиды отказываются работать». Его супруга больше всего на свете хочет ребенка. Ей тридцать пять лет, как и ему, и она с ужасом слышит, как тикают ее биологические часы, уходит возраст деторождения. Они сделали несколько попыток экстракорпорального оплодотворения, но безрезультатно. Потом у нее случился выкидыш, от которого она едва оправилась. Брак распался. Янна очень мучает его бесплодие, которое он воспринимает как увечье, как глубокое ощущение собственной никчемности. Он почти утратил интерес к жизни, но потом он увидел мое выступление по телевидению, говорит он мне со слезами на глазах.

Янн работает в Берлине. Его парижское бюро строит там новое крыло роскошного дворца. Значительную часть времени он проводит за границей. И с этим его супруга тоже не могла смириться. Однако Берлин не так далеко. С ним у меня связано лучшее актерское воспоминание. Именно там в 1987 году мне вручили «Медведя» за роль в фильме «Красный поцелуй».

– Если ты позовешь меня, я к тебе приеду, – говорю я в шутку.

Его лицо расцветает. Он предпочел бы Италию для нашего первого совместно проведенного уик-энда. Не Венецию, слишком открыточно-красивую, не Флоренцию, однообразную, маленькую, захваленную, а божественный Рим.

– Когда?

– Когда захочешь!

Антреприза заканчивается через две недели, потом я свободна, как воздух.

Его встреча в Нантерре прошла неважно. Жена рыдала и отказывалась говорить с ним. Янн подавлен. Завтра он уезжает в Берлин, в субботу приедет ко мне, потом снова Берлин, а потом – Рим!

Рим, июнь 2007 г.

«Босколо-палас» – величественный старинный отель, расположившийся в верхней части виа деи Кондотти, крупной извилистой городской артерии, проходящей мимо садов Виллы Боргезе, которые возвышаются над Римом. Янн участвовал в недавней реставрации Виллы. Мы обедаем в современном ресторане, совершенно белом, чуть приподнятом по отношению к огромному парадному залу с зелено-пурпурными витражами, в углу которого он расположен. Светлый скрипучий паркет, золотистые фрески XVIII века подчеркнуты минималистским дзен-декором. Эпохи элегантно перекликаются и сменяют друг друга. Мы идем вниз по тенистой виа Кондотти, потом – по Корее до самого Пантеона с его круглым просветом в кровле, и Янн рассказывает мне про чудеса архитектурной техники, открытые за пять веков до Рождества Христова. Он увлеченно говорит о своей профессии: «Никто не осмелился бы сейчас построить такой свод. Квадратные резные кессоны, которые ты видишь, напоминают Вазарели [23] , но они не прямоугольные, а чуть трапециевидные, и вещество, из которого они сделаны, – это что-то вроде античного бетона, они вставлены друг в друга до самого металлического обруча, который скрепляет их и окаймляет отверстие в открытое небо. Этот проем символизирует связь человека и божественного…» Я внимательно слушаю его, глядя вверх. Его культура изумляет меня, мне нравится то, как Янн живет своей профессией и умеет делиться профессиональными знаниями. Мы блуждаем по охряным улочкам, отходящим от пьяцца Навона и петляющим до самого Тибра. Янн не отпускает мою руку, я чувствую себя божеством. Я хочу увидеть Колизей! Это круглое здание, разорванное грандиозное кольцо просто завораживает меня. Туристы, натужно улыбаясь, фотографируются перед этим нереальным обломком античного Рима, возможно даже не зная, что, прежде чем украсить собой почтовые открытки, Колизей был ареной жутчайшего варварства в истории. Гладиаторы, преступники, христиане и вообще все, кто не нравился действовавшему режиму, погибали там от когтей и клыков диких зверей перед публикой, беснующейся и жаждущей крови. Если бы голоса этих принесенных в

жертву людей могли возопить здесь хором, их вой, полный страдания, заставил бы всех в ужасе разбежаться. Сегодня тут периодически разыгрывают симпатичные спектакли, по Колизею можно весело гулять в майке, слизывая жидкое и быстро тающее мороженое. Таковы циклы человечества.

– Знаешь, кто были единственные женщины, допущенные в ложу Колизея? – спрашивает меня Янн.

– Нет.

– Весталки. Девственницы, отобранные с ранней юности за их красоту. Они служили в храме Весты, богини семейного очага, верности и огня. Они должны были хранить девственность ради Весты и символизировать чистоту Их почитали как богинь, но, если только они совершали плотский грех, их закапывали живьем, а возлюбленного девушки отдавали на съедение львам. Это не легенда. Человеческая жестокость – реальность.

Мы убегаем от Колизея, чтобы укрыться в отеле, где мы проведем свою первую ночь вдвоем, ровно через три недели после восьмого букета фиалок.

Меня смущает моя нагота. Мне страшно представить свое лягушачье тело в объятиях мужчины. Я погасила свет везде. Я не увижу красоты Янна, я почувствую ее на ощупь, когда закрою глаза, я буду мечтать, чтобы она запечатлелась во мне. Янн долго ласкает меня – грудь, шею, тело… Коснувшись моего живота, он тихо говорит: «Круглый живот – это так красиво…»

Ночь великолепна.

По возвращении в Париж меня ждут хорошие новости. Права на экранизацию «Любви в крови» действительно куплены. Сценарий напишет осенью прекрасный писатель Эмманюэль Каррер. Съемки пройдут весной 2008 года.

Меня приглашают на несколько дней для дублирования мультфильма производства студии «Dream Works».

Генриетта наконец выходит на пенсию. Она ждет моего звонка, целует меня и, судя по голосу, счастлива начать новую жизнь. Она с гордостью дает мне свой новый номер телефона, – коллеги по случаю выхода на пенсию подарили ей мобильник, «чтобы иметь возможность всегда позвонить ей, потому что они будут скучать без Генриетты», – это чистая правда.

Лили умирает от желания увидеть наконец моего романтичного Аполлона.

– Фиалки, восемь букетов фиалок… Прогулки по Риму, взявшись за руки! Ну тебе и повезло! Только не расслабляйся, красавица…

– Почему?

– Тридцать пять лет, роскошный, романтичный, все системы работают нормально, профессиональный успех… Не мужик, а мечта. Только где-нибудь зарыта мина…

– Нет. Никаких мин, одна радость. Одно счастье…

– А почему он развелся? Настоящая мужская натура раскрывается не в любви, милочка, а в разводе. Надо всегда знать настоящую причину. Агенты по найму персонала всегда больше интересуются в автобиографиях кандидатов причинами смены работы и увольнениями, а не продвижением по службе.

– Я не агент по найму, и я знаю, почему он развелся, – как-нибудь я расскажу тебе это, Мисс Марпл.

Сегодня вечером Янн впервые приглашает меня к себе. Он живет в одном из небольших частных домов, которые еще встречаются в 19-м округе неподалеку от парка Бют-Шомон, где мы целовались, возле метро «Ботзарис». Он недавно туда переехал. За шесть месяцев сделал полный ремонт. Оставил только несущие стены. Все белое, только несколько светло-серых поверхностей и несколько цветовых акцентов. Спальня – исключение в этом красивом лофте. Это единственная закрытая комната, и она вся голубая. Глубокий, насыщенный, почти фиалковый цвет. Мне сразу же безумно нравится это пространство, тотальная современность старинного дома, как в «Босколо-паласе», где тоже удачно совмещаются эпохи и миры.

Мебели не много, она в основном белая или из матового алюминия. Мое внимание привлекает секретер из экзотического светлого дерева, это сильный акцент в декоре. Я узнаю стиль. Это старинная индийская мебель. На боковых стенках и на дверцах вырезаны изображения моей триады: Брахма, Вишну и Шива.

– Ты тоже любишь Индию? Какой великолепный секретер.

– Обожаю… Это единственный предмет мебели, который согласилась оставить мне жена, – может, так оно и лучше, мне нужно было сменить обстановку…

Я рассказываю Янну свои индийские приключения с Лили, он смеется. Про манекенщика в самолете, про наши безумные гонки, про мой танец парий… Янн открывает бутылку шампанского. Еще я рассказываю ему про Тадж-Махал, про «Лейк-палас» и про мое ощущение дежавю. Рассказываю про сны, про молекулярную память и одновременно понимаю, что все это как-то угомонилось. Вот оно, волшебство любви.

Из-за своих колебаний я так и не отправила письма – министру и во врачебный совет, – и какое-то предубеждение удерживает меня от звонка Генриетте, мне не хочется ставить ее в неловкое положение. Я хочу сконцентрироваться на своей новой жизни с Янном, насладиться нашим романом, случившимся неожиданно.

Мои воспоминания трогают и интригуют Янна. Это, считает он, психологическое последствие моей пересадки. Все всегда имеет объяснение, говорит он безмятежно. Единственная тайна, которую он признает за жизнью, – это алхимия встреч, удесятерение энергии двух встретивших друг друга людей. Он не верит в случай. Он художник, романтик, но еще и практик, специалист, его рассуждения подчиняются логике.

Я снова заговариваю о нас.

– А после Берлина?

Мой вопрос как будто вызывает у Янна заминку. Он откашливается, потом отвечает с подкупающей искренностью:

– Это еще не скоро, но в мае две тысячи восьмого года я уеду в Австралию, по крайней мере на год. Я дал согласие уже довольно давно. Там строится развлекательный комплекс класса люкс – в уникальном, совершенно диком месте на севере страны, в буше, который вплотную подходит к океану. Австралия – это ошеломительно…

– В Австралию?!

– Да…

Янн берет меня за руку.

Вот оно что… Но это же просто страна – Австралия…

Я залпом допиваю шампанское и протягиваю бокал Янну за добавкой.

Новость огорчает меня, Янн сразу же это чувствует.

– Я же сказал в Австралию, а не на планету Марс…

– Для меня – никакой разницы… Значит, я не смогу тебя видеть?

– Я буду возвращаться раз в три месяца в парижское бюро, и ты тоже сможешь приехать… Я не мог отказаться, это как если бы тебе предложили прожить год в Голливуде и сняться в блокбастере, да еще в роли, которая тянет на «Оскар».

– Честно говоря, от меня это далековато… И тем лучше, потому что мне не с кем оставить дочку в Париже, жить так далеко от нее я бы не смогла…

– Мы не будем портить вечер из-за профессиональных планов, которые осуществятся почти что через год, правда?

– Да… Ты прав, не будем портить…

Моя склонность к романтике и мой идеализм так часто уводят меня в какие-то мечты о вечной и неразлучной жизни вдвоем, но реальность научила меня ценить момент, «любить то, что есть в реальности», как говорит моя психологиня, ценить настоящее время, задвигать все гипотезы в их сослагательное наклонение, не заморачиваться насчет того, что, может быть, вовсе и не наступит.

Зима 2007/2008-го стоит в моей жизни особняком, – возможно, это самый счастливый ее период. Здоровье не беспокоит меня, живот уменьшается, во мне полно жизненных сил. Меня радует перспектива телеэкранизации моей книги, я снова буду работать на камеру. Тара прекрасно растет, и Янн регулярно сообщает мне, что любит меня, даже если я не успеваю его об этом спросить. У меня нет особых воспоминаний об этом периоде, никаких кульминационных моментов. Все как будто в гармонии, все образует единое целое. Если надо было бы запомнить одну ночь, один ужин, одну улыбку, одну прогулку, одну неожиданную радость, пережитую с Янном, я бы выбрала все.

Впервые в жизни я чувствую счастье как состояние, которое длится дольше, чем миг, счастье – это не последовательность счастливых мгновений, но ощущение, которое остается во мне и позволяет перетерпеть то, что обычно для меня невыносимо: ожидание.

В профессиональном плане мне надо ждать еще до весны, до съемок фильма «Любовь в крови», но торопить время не хочется, потому что весной – Австралия. Мне часто приходится ждать Янна. Он проводит каждую вторую неделю в Берлине. Общее время мы делим между его домом и моей квартирой. У меня мы бываем чаще в выходные, чтобы можно было пешком сходить в кино, мой район – ближе к центру. Мы согласовали его пребывание в Париже и график пребывания Тары у меня. После разрыва с ее отцом мне хочется как можно меньше посвящать Тару в свою сердечную жизнь. Я хочу выглядеть в формирующемся сознании как что-то устойчивое, постоянное, как опора, а не как флюгер. Я повторяю Таре, что она родилась у людей, которые очень любили друг друга, и потому у них родилась самая красивая девочка в мире, – ребенок всегда рождается в любви. Потом, со временем, любовь, объединяющая двух взрослых, может потихоньку превратиться в дружбу. Можно захотеть жить по отдельности или даже полюбить другого человека. Эти изменения нормальны для жизни, они не страшны. Главное и неизменное на земле, основополагающая и неразрывная нить и уникальная форма любви, может быть лежащая в основе всех других чувств, – это любовь отца и матери к своему ребенку.

Ждать Янна приятно, потому что я знаю, что через несколько дней он будет рядом. Только неуверенность делает ожидание невыносимым. Янн надежен, пунктуален, постоянен и ласков, и еще он умеет удивлять. Все, что он обещает, сбывается. Ничто не отменяется, не переносится, не усложняется. Жизнь с ним полна только приятных сюрпризов. Между нами нет умолчаний. Янн много рассказывает и много слушает меня. Наши отношения полны глубокой любви и безмятежны, они сильны и спокойны, в них нет сомнений и подвохов. Я встретила Янна несколько месяцев назад и уже испытываю общее для всех влюбленных чувство: мне кажется, что я знала своего избранника долгие годы.

Иногда я думаю про Австралию, навожу справки по Интернету, про время полета: двадцать два часа минимум… цена билета – на этот раз в бизнес-классе, чтобы лежать и иметь возможность заснуть, – примерно пять тысяч евро… Славные новости! Но Австралия еще далеко. Все может до того времени поменяться. Может вообще отмениться. Янн может отказаться от поездки ради любви. Но я никогда у него не попрошу этого. Ничего нельзя просить во имя любви. Никакой торговли, только любовь. Никакого шантажа, никаких фраз, начинающихся со слов: «Если ты меня любишь». Нет, надо как в песне группы «Police», – мне понадобилось несколько лет, чтобы понять ее: «Когда любишь по-настоящему, желаешь свободы любимому человеку». По-английски это звучит лучше, изящней, энергичней. После долгих лет психоанализа и разрывов я научилась различать любовь и чувство собственности.

Когда он заговаривает про Австралию – проект уже в работе, – Янн всегда пытается мягко преуменьшить препятствия, расстояния, время полета, называет возможные места для замечательной пересадки и нахваливает скрытые достоинства огромной и до сих пор почти не освоенной Австралии…

– А на корабле сколько добираться? – Я прерываю Янна на полуслове. – Я тебе не говорила, но я плохо переношу долгие перелеты, у меня был приступ паники во время полета в Индию… Каждая воздушная яма для меня – непреодолимый приступ страха, а ночные полеты… Есть две профессии, которыми я НИКОГДА не смогла бы заниматься: проститутка и стюардесса.

– На корабле добираться гораздо дольше. Но если ты любишь…

– То дождешься меня дома, – говорю я смиренно и с нежностью.