Чужое тело, или Паззл президента

Юрьев Зиновий Юрьевич

— Какая логика! Лежать голой на глазах работодателя — пожалуйста, а одеться — это интим.

— Одеться, Яков Борисович, — не раздеться, для этого нужно сосредоточиться.

Удивительная девчонка, думал Яша, выходя с подносом из спальни. Как будто их две в одной. Цепкий математический ум, вполне может быть, что из нее действительно выйдет крупный ученый в области информатики. И в этом же теле совершенно раскованная, чтобы не сказать бесстыжая, бестия. Это уже не двуликий бог Янус, покровитель дверей и всех входов и выходов, а…

Он вдруг замер, стоя с подносом в руках. Два человека в одном. Это же как раз та формула, которая лучше всего подошла бы для Евгения Викторовича. Два человека в одном. Русая шевелюра с бородкой от аналитика

Женечки, всё остальное — от Петра Григорьевича. Тогда понятно, почему в итальянском ресторане никто не знал Евгения Викторовича, зато Петра Григорьевича они-то точно знали. Костя ведь подтвердил, что шеф, как он называет его, любил это место. Если допустить на мгновенье, что в этом человеке с бородкой есть и другой человек, а именно покойный Петр Григорьевич, тогда всё становится на свои места, и паззл отлично складывается. С одним маленьким «но». Это же невозможно. Невозможно, точнее, возможно, невозможно. А возможно, и возможно. Мысль, конечно, соблазнительная, помогающая ответить на все загадки, но нелепая.

Ольга вышла из спальни, облизывая свеженакрашенные губы. Она была причесана, на ней была элегантная кофточка, но джинсы она почему-то держала в руках.

Яша покатился со смеха.

— Опять будете домогаться? Ладно, я уже готов смириться с вашими домогательствами, но я категорически против вашего, сударыня, появления в лаборатории без брюк, джинсов, юбки, комбинезона, байкового халата или на худой конец сари. Вас устроит такое требование?

— Я подумаю, господин вице-президент.

Евгений Викторович посмотрел на Галю и отметил про себя, что выглядела она уже немного лучше. Конечно, еще печальна, конечно, казалось, что она разучилась улыбаться. Но время и молодость брали свое. Она была очень привлекательна: великолепные серые глаза, слегка загорелое чуть скуластое лицо, чувственные губы. И не только губы. Он вдруг вспомнил, как первый раз увидел ее пять лет назад в офисе одной компании. Когда был просто Петром Григорьевичем и меньше всего думал о смерти и раздвоении личности. Она не кокетничала, не строила ему глазки, она просто посмотрела на него, посмотрела чуть внимательнее и дольше, чем полагалось бы смотреть на посетителя секретарю генерального директора строительной компании — «РуссИТ» обустраивал тогда новое помещение, и Петру Григорьевичу рекомендовали для строительных и ремонтных работ эту компанию. Взгляд этот был, наверное, и оценивающим, и заинтересованным. Но главное, вспомнил он, было не во взгляде, не в стройной ее фигуре, а в каком-то животном магнетизме, который исходил от нее. Как называются вещества, подумал тогда Петр Григорьевич, которыми самки насекомых приманивают подслеповатых самцов? Феромоны, что ли. О, вокруг нее эти феромоны просто роем роились. И как всякий здоровый мужик — а тогда, в свои пятьдесят семь Петр Григорьевич был еще вполне здоров — он автоматически представил себе эту женщину в постели. И там она в конце концов и оказалась, еще до того, как они поженились.

Но то ли потому, что прошло слишком мало времени после гибели Танюшки, то ли потому, что что-то всё время разделяло их, но так и не сложились у них действительно близкие отношения. И разница в возрасте, разумеется, давала о себе знать, и что-то еще. Может быть, подсознательно побаивался он ее постоянно скрываемой чувственности, может, боялся, чувствовал, что вышла она за него не по любви, а потому что искала опору в жизни — кто знает.

Зато теперь, когда стариковскую подозрительность Петра Григорьевича легко уносила прочь сила молодого тела и скачущие от нетерпения гормоны Евгения Викторовича, когда не память ума — она ведь была стерта — а память тела постоянно напоминала ему, как остро они были счастливы с Галей в те короткие мгновения, когда могли провести вместе часок-другой, теперь, казалось, ничего не мешало им. Увы, только казалось. И не потому, наверное, что Галю еще сдерживала боязнь предательства —

ведь в последние дни, похоже, они с мужем в конце концов начали находить друг друга. И пусть совсем ненадолго стала она ему солнышком. Дело, наверное, было и в том, что Евгению Викторовичу тоже мешало чувство вины. Чувство греха. Ведь ограбил, убил же. Крути не крути, а куда деться от этой мысли. Она как какая-то зловещая опухоль словно приняла вахту у той опухоли, что убила Петра Григорьевича. И всё чаще он начал задавать себе вопрос: а стоила ли вообще игра свеч? И сможет ли он радоваться жизни, лишив ее другого ни в чем не повинного человека?

— Галина Дмитриевна, — сказал он, — мне нужно поговорить с вами.

— Слушаю… — она на секунду замешкалась, но тут же решилась, — Женя…

Вот он и стал, наконец, для нее Женей. Впору искать себе нового чудотворца из Удельной, чтоб стер из его памяти память об убийстве. Увы, настоящие чудотворцы объявления в газеты или Интернет не дают. Да и нет их. А если б и были, то всё равно не помогли бы ему, потому что это было бы еще одним убийством. Убийством памяти об убийстве. Опять, одернул он мысленно себя. Рефлексии, бесконечные рефлексии, отравляющие душу русского человека, точнее, интеллигента. Может, для классической русской литературы, для Достоевского и Толстого, это мучительное самокопание и было необходимо, но и оно же, похоже, лишило русскую интеллигенцию воли к жизни, простой радости бытия, и подготовило страну к семнадцатому году. Немудрено, что так азартно многие из них кинулись в объятия марксистов-ленинистов-сталинистов. Нужен им был кто-то, кто освободил бы их от мучительных и иссушающих душу сомнений и вопросов. Вот тогда-то и отпал у них вопрос о смысле жизни. Стало не до поисков смысла жизни. И для тех, кто писал доносы на соседей и коллег, и для тех, кто судил, и для тех, кого судили.

Евгений Викторович вздохнул. Хорошо хоть, что сам он, скорее всего, вовсе и не интеллигент, разве что в вопросе самоедства.

— Женя, вы что-то хотели сказать?

— Ах да… Простите, Галина… — Он вопросительно посмотрел на нее.

— Галя.

— Да, Галочка, друг мой единственный.

— Спасибо, Женя. Вы не представляете, как мне нужен друг. Я ведь теперь совсем одна. Сирота казанская… — Галя попробовала улыбнуться, но не смогла. Никак губы ее в улыбку не складывались. Она посмотрела на Евгения Викторовича и слегка пожала плечами извиняющимся жестом.

— Галя, мне трудно говорить с тобой…

— Почему?

— Мне не говорить с тобой хочется, а прижать тебя к себе, защитить, успокоить.

— Спасибо, Женя.

— На этих днях с тобой, скорее всего, захочет встретиться господин Фэн…

— Кто это?

— Это китаец, точнее, канадец китайского происхождения. Он наш крупный акционер. Он хочет купить нашу компанию.

— Как купить?

— В самом прямом смысле этого слова. Он хочет стать ее единственным владельцем.

— Почему?

— Да потому, что он настоящий хищник. Вежливый, хорошо воспитанный хищник. Если такие хищники бывают. И чует добычу. А добыча — это новый тип компьютера, который мы разрабатываем. Ты ведь слышала об этом. Хочет купить подешевле, зная, что заработает на покупке столько, что и произнести страшно.

— Но я-то для чего ему?

— Со мной он уже говорил. Я категорически отказался, и теперь он попробует уговорить вас… тебя. Он ведь думает, что ты, как вдова, получила по наследству контрольный пакет акций.

— Нотариус ничего мне не говорил об акциях. Петя завещал мне эту квартиру со всем, что в ней, свой «лексус» и, по-моему, сколько-то там денег, точно даже не помню сколько…

— Я знаю. Но господин Фэн этого не знает и надеется уговорить тебя продать ему компанию.

— Я не хочу с ним встречаться. Это Петина компания.

— Я попытался отговорить его, но когда человеку чего-то очень хочется, он не слушает возражения.

— Хорошо, Женя. Если ты говоришь, что нужно, значит нужно.