Чужое зверье
Шрифт:
После „закаливания“, как это называли фашисты, меня сажали в карцер. Это крошечная камера, метр на метр, где невозможно сесть или лечь. Там нет окон, туалета, ничего нет. Только стены в темноте и длинные царапины сверху донизу – следы от тех, кто провел там, как и я, много времени… Очень много. Неделю или месяц я там был, не знаю. Все дни тогда слились в нечто серое, одинаковое.
Иногда меня выводили оттуда, чтобы избить или облить ледяной водой на морозе или подвесить головой вниз. Иногда не давали воды по трое суток, потом надевали на голову мешок, клали на спину и заливали через воронку ведро воды в рот. Ты захлебываешься и увертываешься
Пытки длились всю зиму. Вернее, бесконечно. Допросы почти прекратились, вместо них были только пытки. А однажды меня вывели из карцера, дали штаны и завели в теплую комнату. Я с трудом смог сесть, потому что кожа на мне висела клочками после побоев. Немецкий офицер в очках поставил передо мной кружку с горячим чаем и положил листок. Сказал, если я подпишу его, то смогу выпить эту кружку. Целую кружку чая.
Это было соглашение на сотрудничество с абвером. Я подписал сразу! Не из-за чая, не из-за пыток, нет! Как только я увидел соглашение стать немецким агентом, то сразу понял – это мой шанс вернуться назад, на родину. Я не думал ни о чем, ни в чем не сомневался. Сразу решил, что соглашусь на всё, буду делать вид, что готов сотрудничать. Лишь бы вернуться назад, на территорию Советского Союза, выйти за колючую проволоку. А как только окажусь у своих, то сразу раскрою тайну, сдамся сам и расскажу все, что знаю.
Я – советский офицер, я гражданин СССР, я – коммунист и не хочу предавать свою родину. Мои родители, моя жена, мои дети живут в этой стране, я защищал эту землю от фашистов. И я не собирался предавать родину.
Эта бумага была лишь пропуском назад, для меня она ничего не значила, поймите. Зачем мне умирать в муках, предателем, трусом, пленным, если можно принести пользу своей родине? Это было так просто – всего лишь соглашаться на словах с сотрудниками абвера.
После того как я подписал бумагу, меня с еще десятью офицерами перевезли в отдельный лагерь в пригороде Польши. Там нам дали еду, кровати, одежду, сводили к врачу и в баню. Да, мне пришлось присягнуть Гитлеру на верность… Но я понимал, что это ложь ради спасения. Ни минуты я не собирался служить ему и германской армии.
Наоборот, я не хотел, чтобы кто-то и вправду мог стать шпионом в Красной армии, смог навредить ей изнутри. Поэтому всегда соглашался на все предложения, изучал любые материалы, что давали нам во время подготовки. Я помогал другим диверсантам с изучением немецкого языка. Я делал все это, чтобы узнать как можно больше информации. Потому что потом планировал передать сведения нашей разведке, я хотел быть полезным здесь. Мне не было сложно лгать и притворяться. Я ничего не чувствовал, ни страха, ни вины.
Знаете, мне иногда кажется, я остался там навсегда, в том карцере, где нет ничего, кроме темноты и стен. Я стал там живым мертвецом. Потому что ничего не чувствовал, абсолютно ничего, окаменел, застыл изнутри и снаружи.
В немецком лагере, когда нас обучали, как осуществлять диверсии, рассказывали о величии Германии и заставляли присягать на верность, мне не было страшно или стыдно. Только от единственной мысли становилось тепло на душе: я вернусь домой, я помогу своей стране, я снова буду собой. Все остальное – неважно.
По ночам я зубрил каждое слово и цифру, что услышал
Через месяц подготовки нас обеспечили всем необходимым – формой, рациями, бумагами. В группе из пяти человек меня вывезли на аэродром под Люблином. Оттуда на транспортном самолете „физилер-шторх“ нас доставили на Восточный фронт. Согласно приказу, диверсионный отряд из пяти единиц десантировался в районе Ивангорода. После приземления мы с моим сообщником, Олегом Двурядовым, захватили остальных немецких агентов, обезоружили их и сдали в ближайшую военную часть. Сами тоже добровольно сдались, а потом рассказали о своем вынужденном сотрудничестве с абвером.
Все планы, явки, пароли, свои и чужие, что я успел узнать за время пребывания в плену, я перечислил сотруднику НКВД под запись сразу после ареста. При задержании сдал фальшивые документы и оружие. Это было больше трех месяцев назад.
Из того места, где меня арестовали, на поезде и под охраной меня перевезли в этот лагерь и теперь допрашивают, словно я преступник. Только я рассказал вам все без утайки. В моих словах нет ни единого слова лжи.
Я хочу быть свободным, меня не пугает смерть. Поэтому прошу, поверьте мне. Я не двойной агент, я никогда не собирался служить Гитлеру и не хочу быть частью армии вермахта. Отправьте меня на передовую, в любую часть, в любое подразделение, хоть в штрафную роту рядовым. Я докажу, что готов служить своей родине. Прошу, я хочу быть свободным. Я больше не хочу быть в том карцере, где только темнота! Я не хочу быть мертвым внутри! Прошу вас, поверьте мне».
Свой рассказ Грошев закончил шепотом, он едва говорил, оставшись без сил. Алексей, хоть и слышал этот рассказ уже не один раз, снова почувствовал, как по спине пробежал холодок. Ежедневные пытки, мучения, холод и голод – их пленный офицер терпел бесконечно. Невозможно представить, что он чувствовал тогда и каково ему сейчас от подозрительного отношения уже на родине после возвращения.
Но напарник оперуполномоченного Савельева, капитан Евстафьев, равнодушно пожал плечами:
– Наплел нам тут с три короба, какой ты герой! И немцев с носом оставил, и на родину вернулся. Только мы не дураки, знаем, что ты там задумал. На фронт, говоришь, хочешь? Чтобы там без присмотра сведения гитлеровцам переправлять через границу? Хитро придумано, Грошев. На передовой сбегал туда-сюда пару раз, и никто не узнал ничего?! Да кто вас, шпионов и перебежчиков, к передовой подпустит, вредителей!
Голос Никодима становился все громче и громче, в нем звучало раздражение. Он с утра чувствовал себя плохо, живот крутило без остановки, голова трещала после вчерашних семи кружек самодельной браги из кусков черствого хлеба и сахара. Савельев каждое утро наблюдал растущую желчь и злобу, которую капитан выплескивал во время допросов на задержанных.
Однако сегодня молодой смершевец не удержался от возражения:
– Остальных же отправляем на фронт с понижением в звании, искупить вину с оружием в руках. Товарищ Грошев тоже может доказать верность родине.