Чужой в раю
Шрифт:
Все последующие дни я вел себя как полный идиот. Когда за столом она просила передать ей солонку, та падала у меня из рук. Я краснел, и мне казалось, что этот боров, ее муж-классик, чувствует мою преступную страсть к его сексапильной жене.
Наверное, вскоре после отъезда из дома творчества я бы благополучно забыл про обуревавшую меня страсть, но случился один разговор с другом нашего писателя, тоже живым классиком.
Вытаскивая из кармана помятые десятки, чтобы в очередной раз послать меня в магазин, этот классик, чьи книги я любил, как бы между прочим, сказал:
— Не
— Какая Маша?
— Ты с ней за одним столом сидишь.
У меня екнуло сердце, но я как смог сдержался:
— Она меня старше на десять лет.
— Вот чудак! Да когда же это кому мешало? Значит, и доступнее. Пригласи ее прогуляться в горы и там, в самшитовом леске, смело ставь в интересное положение. Не откажет, помяни слово. — Мэтр нагнулся к моему уху: — А наш Н. тебе только спасибо скажет. Он уже лет как десять — полный импотент. Достоверно. И баба эта его погуливает.
Мэтры на то и мэтры, что умеют убеждать. Я пулей слетал в магазин, выполняя заказ кампании, и уже через пятнадцать минут шлепнулся в соседний с НЕЙ шезлонг.
— Мария…э-э, извините как вас по отчеству?
Она рассмеялась:
— Ну, не такая я и старая. Зовите, Коля, меня просто Машей.
— Маша, вот я подумал. Вы тут днями скучаете с книгой в руках на пляже. Может быть, составите кампанию, и прогуляемся в горы? Мне эти толстопузики и их коньяк уже порядком надоели.
Маша засмеялась:
— Странно, что тебя эта идея посетила лишь через две недели. Я в их обществе дохну от скуки. Один и тот же разговор — кто из них более великий.
— Так сходим в поход?
— Сходим, только завтра утром. — Она посмотрела на солнце. — Уже, наверное, четвертый час. Пока доберемся до ущелья, пока пройдем километра три вверх по реке…
В ее словах, безусловно, содержался прямой намек. Карабкаться по валунам три километра нужно было только с одной целью — чтобы потом никто не помешал. Я подумал, что все может оказаться до изумления простым. Идея насчет самшитового леска принадлежит самой Маше, и мне ее лишь аккуратно передали. Чужая жена сама меня захотела.
Маша предложила окунуться вместе с ней. И в полусотне метров от берега, вдруг так лихо поднырнула под меня, скользнув своей пышной грудью по моей груди, что уже не оставалось никаких сомнений насчет ее завтрашних намерений. Пару секунд я держал ее в своих руках, но так и не решился поцеловать в приоткрытые губы, опасаясь, что нас кто-то заметит с берега.
На берегу я робко предложил ей зайти ко мне в номер, чтобы угостить растворимым кофе, который тогда еще был редкостью. Она капризно искривила губы и сказала, что по вечерам кофе не пьет. Мне нужно было, наверное, придумать еще что-то, любую чушь, чтобы затащить ее в номер, но мне казалось, что она играется со мной, как кошка с мышкой, накачивая мою страсть к ней. И я отступился, идиот… До утра…
А утром меня ждал кошмар. Когда я пришел на завтрак, за столом сидел только вертлявый компаньон. Стул
— Наша пара еще не подошла?
Вертлявый рассмеялся:
— Поздно ты проснулся, не застал тут забавную сцену. Чуть до драки не дошло.
— А что такое?
— Нашего мэтра срочно вызвали в Москву. Кто-то из его именитых друзей преставился, или, по классификации мастера Безенчука из «Двенадцати стульев», дал дуба. А наша мадам наотрез отказалась уезжать. Не иначе, как хахаля здесь нашла. Так наш мэтр с трудом ее в такси запихнул, толкая своим пузом. Вот была потеха.
— Они не вернутся? — спросил я без всякой надежды.
— Нет. Мэтр трогательно попрощался с вашими собутыльниками.
В словах вертлявого коллеги были злость и ревность к нашей кампании. Но что мне до того? Боже мой, боже мой! Мне в тот миг показалось, что я конченый человек.
…Потом она мне снилась долгие годы. Не часто, но снилась. И я ничего не мог с собой сделать. Хотя, повторюсь, это была несусветная глупость. Влюбился не в женщину, которую почти не знал, а в ее роскошные, в глазах двадцатипятилетнего, бабские телеса. Вполне возможно, если бы мы с ней тогда добрались до самшитового леска, то во второй такой поход с ней я бы и отказался идти. Пресытился.
— Ну и задал ты мне задачку.
Я очнулся, услышав голос из прошлого. ЕЕ голос. Повернул голову — это была ОНА, такая, какой я ее запомнил. Только полностью голая. Правда, и тогда, на гагринском пляже, бикини тоже скрывало немногое.
— Как тебе это удалось, Изольда?
— Зови меня Машей. Это несложно.
— Зачем тебе это, Изольда-Маша?
— Хотела избавить тебя от застарелого комплекса. Ну, а самой заполучить твою страсть. Почему ты на меня не набрасываешься, урча, как дикий кот?
— Еще успею. А я ведь тебя видел еще раз, Маша, по телевизору, когда хоронили твоего мэтра.
Изольда-Маша кивнула головой:
— Ему было 85, когда он умер, а мне сорок девять.
— Откуда тебе это знать?
— В раю есть энциклопедии. Успела их полистать, пока ты мечтал. Видела ее портреты. Она и в правду была хороша. Только, уж извини, я немного поработала над собой-«Машей». То, что вызвало твою страсть в двадцать пять лет, едва ли повторилось бы, когда тебе реальных шестьдесят. Сделала из себя идеал. Убавила возраст до двадцати восьми, убрала живот, сузила бедра ну и — она наклонилась к моему уху и прошептала, смеясь — сделала себя девственницей.
— Ты неотличимо похожа на ту Машу.
— Это тебе кажется. Возрастное. Ну…и? — Она потянула меня к себе. — Или мне нужно посадить в гроте самшитовую рощу для твоей смелости?
Петр был прав: «солнце» в расщелине грота мы потушили лишь на третьи сутки, полностью исчерпав себя не физически, — видимо, в раю это невозможно, — а эмоционально.
…Когда я проснулся, рядом со мной никого не было. Лепестки роз на ложе благоухали также, как и трое суток назад, и не выглядели увядшими. Мне снова стало страшно. А вдруг этот чудесный сон сейчас закончится, и я очнусь на Земле, немощный и старый?