Чужую ниву жала (Буймир - 1)
Шрифт:
Скрылись всадники, и Орина с Павлом вышли из-за деревьев, снова пошли по улицам и закоулкам. Сколько передумали и переговорили они в эту необыкновенную, свободную, радостную ночь!
А утром, что случилось утром! Едва только восходящее солнце бросило на заснеженные крыши красный луч, подмерзший снег резал глаза своим блеском, соломенный дымок мирно подымался вверх, звонко разносился скрип колодезных журавлей, женщины вышли, чтобы набрать воды... "Начало революции в России!" Все останавливались как вкопанные. Читали. Всех охватило холодом. Ульяна первая прочитала женщинам вслух и остолбенела.
Иван Чумак давно носится с тайной мыслью, не знает, кому доверить. Встретил Захара - заговорил, а ведь когда-то пренебрегал им. В хату, правда, и теперь не звал, но выложил свою мучительную мысль. Захар больше с людьми общается, слышит...
– На кого молились? От кого ожидали спасения? Перед кем преклонялись? Кому верили, в церкви "многая лета" пели?.. А теперь... Низвержение царского строя... Залитый кровью Петербург.
И Захар сказал, без всякой проволочки, опечаленному соседу:
– А ты не томись душой, слушай, что умные люди советуют. Пора нам покончить с губителями народа.
Счастливый человек, с легким сердцем судит обо всем. Чумаку не под силу понять. Глаза словно завязаны. Страшные события мутят разум, мучат.
Люди снова обращались к листку, за разгадкой, за разъяснением.
Гневное, как молния, слово опалило души.
Не пошатнулась ли извечная людская покорность?
Листовки наделали переполох на весь уезд. Калитка собирался в присутствие, как на казнь, - нелюдимый, злой. Кто знает теперь, где скрывается враг? Что только делается в Буймире! Раньше люди старались не попадаться на глаза старшине, когда он разгневан. Население знало его привычки и когда-то угождало. А теперь словно всем безразлично, куда и зачем он идет, весел ли он или печален и что у него на уме. Все село высыпало на улицу, скотина не напоена, печи не топлены, в будни бездельничают...
Бывало, услышат бубенцы - прячутся по хатам, не дышат, из окон выглядывают: кто едет? А теперь спокойно стоят на дворе, и вид у них такой, словно ничего не случилось - только земский с приставом мчатся по улице на борзых конях, вихрем снег вьется. Не очень приветливо встречают начальство: бросают хмурые взгляды вслед саням и не кланяются чубы, редко когда склонится седая голова, а некоторые просто стоят спиной и не оборачиваются. Удивительные перемены. Люди таят злые умыслы.
Опухший, заспанный урядник Чуб стоял перед приставом навытяжку, докладывая, оправдывался:
– Всю ночь объезжал село, падал снег...
– Из листовок?
– с издевкой перебил пристав Дюк, высмеивая его при людях.
В волости началась беготня, суета. Сзывали десятников, старост, скликали стражников. Калитка услужливо выложил перед земским листовку. Добросельский тяжело сел за стол, насупил черные густые брови, лицо и лысина его побагровели.
Стражники ходили по селу, срывали листовки,
10
– Ты Орину поедом ела! Все мясо объела! Кожа да кости! Выпила кровь! Засохла дочка у тебя! Была как калина, а пришла синяя, худая, босая! У тебя и хлеб и соль под ключом, одна вода не под замком!
– Дочка твоя ленивая и бесстыжая, как и мать!
– ответила Ганна Калитка разгневанной женщине.
– Мало дочь ворочала тебе мешков?
– отчитывала Чумакова Лукия сватью.
– Мало скотины выходила?.. Ты причесанная, холеная, в постели нежилась, а на дочке сорочка истлела от работы!
– Ты, что ли, мне богатство нажила?
– На хабарах разжились!
Собирались люди, выглядывали из-за тынов, смотрели, слушали.
– У этой Ганны рот никогда не закрывается, - заметила соседка Татьяна.
Оскорбленная в своей добродетели, Мамаева Секлетея осуждала семью Чумака и ее дурные нравы... Морозиха целиком сочувствовала куме, а вот старую Жалийку никак не пронимали рассудительные слова, и она пускалась в пререкания:
– Орина столько вытерпела с этим богатеем!
В пику хозяйкам, распустившим свои злые язычки, Татьяна Скиба вступилась за бесталанную невестку:
– Да Орина не жила, а только мучилась, какая с ним жизнь, это же пень!
– то есть сын старшины.
Охаяла Татьяна хозяйского сына, и теперь Мамаева Секлетея напала на нее. Кому, мол, не известно, Татьяна сама хотела породниться с Чумаками, да не вышло, так она теперь защищает и покрывает Орину. Орина у нее все дни проводит. Порядочные люди на порог не пустили бы, не приняли бы, а Татьяна сама заманивает Орину...
Секлетея и Морозиха спорили с Татьяной и Жалийкой, всячески защищали Калиток:
– Орина пошла за единственного сына, хлеб соблазнил! Что у нее было? Одна сорочка на плечах - нечем постель застлать. Что она принесла, что привезла? На чужое богатство позарилась. Единственный сын, на войну не возьмут, с братьями делиться землей не надо... Язык Лукия распустила, взяточником обзывает старшину. На власть наговаривают, стыда нет, бога не боятся...
Татьяна вновь обращается за сочувствием к соседкам... Бесстыжие хозяйки занимаются наговорами на честную женщину, оговаривают Орину. А кто же не знает, что Чумаки из-под кнута выдали замуж дочь, что Мамай околпачил Чумаков, ни одна девушка не хотела выходить за придурковатого парня.
Улица раскололась на два враждебных стана, защищавших каждый свою сторону, и свара разгорелась бы, вероятно, на весь околоток, но внимание соседок снова привлекли сватьи, которые в разгаре страстей честили друг друга. Все заслушались, как Ганна Калитка разделывала Чумакову дочку:
– Хлеба напечет - печку хоть строгай! Из белого черное сделает! На скатерть положит хлеб - все слиплось! Везде следы пальцев! Хату побелит как кузня! Масло собьет - оно тает от ветра, не то что от солнца. Выстирает сорочки - как тряпки. Посуду моет, музыка заиграет - у нее миски из рук валятся...