Чужую ниву жала (Буймир - 1)
Шрифт:
Ганна Калитка стыдила сватью - нечего сказать, хороша хваленая, работящая да старательная Чумакова дочка!
Всем памятно - кто мог забыть?
– как Ганна на весь Буймир ославила невестку, ходила по всему селу, показывала скатерть в слипшемся тесте: "Смотрите, люди добрые, - невестка хлеб пекла!" Об этом пересказали матери, и Лукия немало плакала, горевала... Издевались над дочкой у Калиток как только могли. И еще рассказала Лукия людям, как муж ночью избил Орину, вероятно хотел, чтобы черная болезнь напала, испугать хотел, и она прибежала в родной дом босая. Думал, вгонит
Лукия теперь увидела все в новом свете и многое себе уяснила, все припомнила. Неспроста Мамаева Секлетея не хочет сына женить на ленивой Ульяне, которая вся пошла в мать.
Уж тяжелее обидеть, допечь Ганну вряд ли можно было. И без того засиделась дочь в девках, никто сватать нейдет, хоть она и из богатого двора и дочь старшины. Проклятая сватья нарочно разносит худую славу, пугает людей, чтобы никто не брал Ульяны. Вот к чему клонит сватья.
– Ведьма!
– с пеной на губах крикнула Ганна.
Обругав сватью непристойными словами, она, к общему удивлению, рассказала всем, как ее сглазила эта ведьма. Ударит гром, молния - и заложит грудь, нападет кашель или заболит голова, уши. А то раньше не было ничегошеньки... Возвращалась Ганна с базара, встречает ее сватья: "Ты уже с базара? Так рано?" И что бы вы думали? Едва смогла Ганна вытопить печь! Ну, сама не своя! Все ломит, крутит, болит. Обеда не смогла сготовить...
Может быть, этот рассказ кого-нибудь и убедил, но Лукию он развеселил и обозлил. Сильнее оскорбить, чем этой бредовой выдумкой, навряд ли было возможно.
– Типун тебе на язык!
– Ведьма!
– Чтоб ты до дома не дошла!
– Сводница!
– Чтоб у тебя язык отсох!
– Так бы и жила своднями!
– Змея!
– К Татьяне ходила?!
– Чтоб тебе ноги повыворачивало!
– Что цыганка на базаре сказала?!
– Чтоб ты домой не вернулась!!
Выглянул Иван Чумак из хаты, хмурым взглядом окинул сварливых, горластых женщин.
– Плеснуть бы на вас водой!
– рассудительно проговорил он и, бессильный угомонить разбушевавшихся сватий, ушел в хату, не стал слушать.
Люди с любопытством следили за этим поединком, слушали, думали и сказали:
– Лукия отдала дочку силой, а теперь клянет сватью. Разбогатеть хотела. Искалечила дочери жизнь, а теперь враждует с Калитками.
Каких только перемен не бывает с людьми!
Навеки со сватьей поссорилась, разругалась Лукия!
Если вам приснятся цветастые рядна - так и знайте, непременно к ссоре...
11
Звонят в колокола, позванивают белые опошнянские горшки, пастухи играют на сопилках, гончары высвистывают на глиняных петушках - ярмарка!
Яркие, как калина, девушки прогуливаются среди саней, в аксамитовых корсетках, в цветастых сорочках. Волосы у них заплетены в косу, а у кого пышные, то в две, и уложены венком. Сапожки по ноге, а ноги мерзнут, девушки подковками постукивают, притопывают, сапожками зелеными, красными, желтыми... Честь и слава девушке, которой не холодно на морозе и не душно в жару. Если хлопец нравится девушке, то и ноги у нее никогда не мерзнут, будет стоять
Пестрят в глазах плахты, украшения, ленты, уборы. Как бы ни была девичья жизнь тосклива, но одежа играет всеми цветами, веселит сердце. Зеленые пояса перевивают девичьи станы, красная обшивка плещет по голенищам, щеки на морозе пылают. Какая-то девушка купила зеркало, собрался девичий кружок, смотрятся... Что нужно дивчине?..
У парней шапки сбиты на затылок, сапоги ослепительны. Они прохаживаются по ярмарке, лакомятся медовыми пряниками, перебрасываются с девушками шутками, криком, смехом, угощают пряниками. Хлопцы встряхивают чубами. Каких только нет чубов - лоснятся на солнце - девчата могли вдоволь налюбоваться. У кого пышный, у кого приглаженный или кудрявый, у кого волнистый. Мамаев Левко видный на всю ярмарку хлопец - пухлое лицо его красно, как пояс. Сошлись парни-богатеи, завели спор - кто больше выпьет пива. Люди идут, вскидывают глаза, видят, у кого больше бутылок, у кого какие достатки.
Тут, в толпе, шатаются и Павло с Максимом, и Маланка с Ориной и Одаркой протискиваются меж саней, залезли в такие дебри, что и не выберутся никак. Конечно, ходят они тут не без дела - повезут домой ярмарочные люди нежданные гостинцы, только не каждому ведать о том положено. Лирники поют хриплыми голосами жалостные песни о войне. Собралась толпа, люди с опущенными головами стоят в задумчивости, слушают, у иных бегут слезы: тужат по сыновьям, мужьям, братьям, сложившим головы в песках Маньчжурии. Покоряются, терпят - до каких пор?
Среди ярмарочного люда сновали и подростки в матросских, солдатских бескозырках, которые искалеченные отцы попривозили с войны.
Сквозь крик и рев беззаботно журчат ясноголосые сопилки, струятся, как весенние ручейки. Кожухи бьют по рукам, хлопают, торгуются. Горланят пьяные гуляки. Прасолы, мясники, свиноводы, засаленный, важный народ, устраивают свои дела.
Дюжие мясники с набрякшими на морозе лицами рубят на пеньках мясо, а те, что распродались, пьют под навесами горилку, бегают собаки и лижут пеньки...
И чего только на этой ярмарке не наслышишься! По всей ярмарке идет говор:
– Шкарупа повесился!
– Да где ж повесился, он под навесом пьет горилку.
– Значит, что-нибудь есть, коли люди говорят...
Ярмарка собирает и разносит по свету все новости. Собрались в кружок платки - черный, цветастый, рябой, зеленый, вели разговор о том, что Яков бьет Орину. Черный платок учил молодиц уму-разуму:
– Надо уметь мужу угодить - постирать, помыть, чарку налить...
Раскрашенные горшки сияют на снегу, торговки бубликами, салотопницы, перекупщицы скликают из-под палаток ярмарочный люд. Шипят оладьи, вкусный запах постного масла разносится по торговому ряду, пьяно пахнет кожа, распирает грудь, густой березовый запах дегтя кружит голову, чудесный аромат источают меды - розовые, красные, синие, желтые, грушевые, бураковые, сливовые. Торговки цедят, нахваливают, кивают - вон у той мыши плавали, фуксином мед подкрашен. Проголодавшиеся покупатели подхватывают бубликами бекмесы*.