Цицерон
Шрифт:
В июле, в письме из Анция Цицерон объясняет Аттику причины и смысл проведенного маневра. Письмо, по всему судя, представляет собой один из вариантов речи «О консульских провинциях», которые Цицерон показывал многим, в том числе, возможно, и Помпею. Оказывается, Цицерон не слишком доволен собой. В душе его, наверное, звучит монолог Музы из поэмы «О своем консульстве»: она требовала от поэта никогда не сходить с пути чести и гражданской доблести. «Что ж, прощай политика доблести, чести и правды!» — пишет Цицерон другу. На первый взгляд он и в самом деле отрекся от доблести, чести и правды, отчего и называет свою речь «палинодией» — песней отречения и говорит о ней «subturpicula» — «стыдноватая». Тут же, однако, мы встречаем слова, позволяющие понять более глубокие причины происшедшего: «Трудно поверить, сколько коварства живет в душах людей, которые жаждут стать руководителями государства и, наверно, могли бы достичь своей цели, будь в них хоть капля верности истине и слову». Цицерона предали, но не это заставило его изменить политическую линию. Произошло нечто более серьезное: выяснилось, что те, кому он отводил главную роль в будущем устройстве римского государства, не способны ее исполнить. И снова мы видим слова и мысли, навеянные Платоном, на сей раз не Письмом V, а диалогом «О государстве», где речь идет о добродетелях, необходимых «стражам республики». В Риме стражами республики стремятся стать люди, которых Цицерон называет «prinsipes», «руководителями государства»
Многие историки в связи с описанными событиями очень любят осуждать Цицерона, говорить о трусости, приспособленчестве, отказе от принципов. Оценка зависит от того, на чем сосредоточить внимание — на внешних обстоятельствах или на скрытых чувствах, которые и диктовали Цицерону его поступки. Даже если «палинодия» выдает самые насущные и самые эгоистические мотивы, можно ли после всего, что он перенес в изгнании, ставить Цицерону в вину нежелание ввязываться в заведомо проигранную битву? Сопротивление грозило разорением не только ему, но и семье, и брату. К тому же Цицерон понимал обреченность любой попытки. Отказаться от мученического венца, выйти из числа руководителей государства и смешаться с теми, кто, по его выражению, «идет следом за», — это, быть может, тоже признак величия души. Пусть же каждый из нас решит, принял ли Цицерон, ученик и почитатель Платона, свое новое положение как философ или как беспринципный политик; ведь, будучи философом, он прекрасно знал, чего стоит так называемое общественное мнение, постоянно создающее ложные ценности, — однодневки, как называл их Сократ и все его последователи вплоть до самых отдаленных.
В начале года в семьях Аттика и Цицерона произошли счастливые события. 12 февраля Аттик сочетался браком с римлянкой по имени Пилия. Ему было 53 года, ей — много меньше. Через два года у них родилась дочь. Туллия, как мы помним, потеряла первого мужа, когда отец ее еще находился в изгнании. Ей исполнилось в ту пору 20 лет. 4 апреля 56 года отпраздновали ее обручение с отпрыском одного из самых знатных родов Рима Фурием Крассипом. О нем мы знаем только, что он владел приятными садами на берегах Альмы рядом с Аппиевой дорогой и, следовательно, был человеком довольно богатым. Иногда Цицерон с удовольствием обедал в этих садах. Здесь же осенью 54 года он принимал Красса перед отъездом его в Сирию. Двумя или тремя годами позже брак Туллии оказался расторгнутым по причинам, нам не известным. Римляне избегали рассказывать о подробностях своей семейной жизни даже самым близким друзьям. Следуя этому обыкновению, Цицерон очень мало говорит о семейной жизни дочери, как, впрочем, и о собственной. О размолвках с Теренцией, о ссорах Квинта с Помпонией он упоминает глухо, так что нам удается узнать весьма мало.
Смирившись с положением, в которое поставило его соглашение в Лукке, Цицерон возвратился к своим обычным занятиям. Влияние в сенате, которым прежде пользовался, Цицерон в какой-то мере утратил, наавторитет его как судебного защитника был недосягаем, и даже самые значительные деятели государства стремились воспользоваться его услугами. Так, в июле или августе он защищал выходца из Гадеса в Испании, близкого друга Цезаря и Помпея Луция Корнелия Бальба. В начале консульства Цезаря именно Бальб приезжал предложить от его имени союз Цицерону. Во время войны с Серторием Бальб сражался в армии Помпея и стал не только римским гражданином, по и всадником. С Цезарем он познакомился, когда тот был квестором в Гадесе, и сделался его praefectus fabrum, в каковом звании и выполнял поручения патрона во время Галльской войны, без конца разъезжая между штабом Цезаря и Римом в качестве более или менее официального лица. Процесс, где Бальб представал ответчиком, напоминал тот, в котором Цицерон некогда защищал Архия. Римское гражданство Бальбу присвоил в свое время Помпей, который имел полное право это сделать. Однако обвинитель, житель Гадеса, чье имя не сохранилось, утверждал, что Бальб как гражданин Гадеса — вольного города, находящегося с Римом в особых договорных отношениях, в принципе не может стать римским гражданином. Дело носило чисто правовой характер, и Цицерон в речи демонстрирует обширную эрудицию, приводя в подтверждение своих доказательств многочисленные исторические примеры. О других сторонах дела говорили до него Помпей и Красс, так что, выступая вместе с ними, Цицерон оказывался как бы на месте третьего члена триумвирата, то есть Цезаря.
Обвинение Бальба представляло собой, по-видимому, скрытый маневр, направленный против триумвирата. Несколькими месяцами раньше Цицерон, может быть, присоединился бы к нему. Теперь такой возможности у него не было, и наш герой защищал Бальба с тем большим рвением, что тот оказывал ему услуги во время изгнания и, можно сказать, вошел в число его друзей. Бальба оправдали. В заключении к речи Цицерон объясняет свою позицию с помощью уже знакомых нам доказательств: вместе с философами и такими историками, как Полибий, он видит в гражданских смутах самую большую опасность для государства. Он утверждает, что политические столкновения хотя и вполне законны, но «имеют разумный смысл лишь до тех пор, пока приносят государству пользу или хотя бы не приносят ему вреда». Мы уже не раз убеждались, что Цицерон не просто прибегает к риторическому ходу, призванному оправдать подчиненное положение, в котором он оказался. Оратор признает свое поражение, но старается сделать из него выводы, согласные с его политической философией. Воинские подвиги Цезаря придают новый блеск римскому имени; было бы нелепо, полагает Цицерон, осуждать одного из самых славных граждан Вечного Города по личным и, в сущности, ничтожным поводам.
Так мыслил Цицерон летом 56 года. На вилле в Анции, разграбленной два года назад и наспех приведенной в порядок, он все больше времени проводит в библиотеке, окруженный отпущенниками-писцами, присланными Аттиком. И все настойчивее ищет путей создания новой политической теории, основанной не только на философских учениях, но прежде всего на собственном опыте.
Глава XII
ВРЕМЯ РАЗДУМИЙ, НА СЛУЖБЕ У ТРИУМВИРОВ
В начале июля Цицерон возвращается из Анция в Рим. Приближалось традиционное время выборов. Милон выставил свою кандидатуру в преторы, и Цицерон хотел поддержать ее. Так что приехать в город надо было непременно. Политическая ситуация сложилась трудная. На форуме и на Марсовом поле Милон сумел взять верх над Клодием, но лишь с помощью угроз и насилия; в преддверии преторских и консульских выборов борьба соперничающих клик шла бурно. Помпей и Красс заранее договорились с Цезарем, что станут консулами на 55 год, но далеко не все были согласны с такой комбинацией. В частности, консул текущего года Марцеллин обратился к народу с призывом
Избрание преторов протекало не столь драматично, но тоже довольно сложно. Катон завершил свою миссию на Кипре и в ноябре вернулся в Рим. Он получил триумф, хотя свергнутый им с престола царь Кипра, брат Птолемея Авлета, не оказал никакого сопротивления и, услышав о приближении римлян, покончил с собой. Дело было не в военных победах — Катон привез с Кипра огромную добычу, состоявшую в основном из личного имущества царя. На свою беду, он не сумел представить точный отчет — все документы и приходные книги погибли вместе с копиями в дважды обрушившихся на Катона несчастьях — в кораблекрушении и в пожаре. Клодий воспользовался случаем, чтобы скомпрометировать Катона. Катон тем не менее выдвинул свою кандидатуру на преторских выборах, но поддержки не получил и вынужден был уступить место другому кандидату, Ватинию, хотя Цицерон и произнес в сенате речь против последнего. Речь не сохранилась и, по всей вероятности, не была опубликована. Ватиния поддерживал Помпей, и, едва прошли преторские выборы, триумвир решил помирить Цицерона с новоизбранным претором. Это ему удалось, и на следующий год Цицерон выступил с защитой человека, которого всего лишь годом раньше осыпал упреками и бранью. Ватиний прошел в преторы благодаря ловкому маневру Помпея: увидев, что первая центурия проголосовала за Катона, Помпей, в качестве консула руководивший выборами, объявил, что слышит раскаты грома, прекратил опрос центурий и отложил выборы. Выигранные несколько дней он использовал так: раздал избирателям еще больше денег, собрал в Рим мошенников, готовых за плату на все, и в результате добился избрания Ватиния; то народное собрание навсегда осталось в памяти римлян как непререкаемое свидетельство разложения республики в последние ее годы.
Но что же делал тем временем наш герой? В двух источниках, у Плутарха и у Диона Кассия, упоминается эпизод, дата которого не указана, но, по всей вероятности, он имел место после возвращения Катона с Кипра. Цицерон, воспользовавшись отсутствием Клодия, явился на Капитолий и похитил бронзовые доски, на которых его недруг нанес отчет о своих действиях в качестве народного трибуна. Цицерон считал трибунат Клодия незаконным, а следовательно, и надписи, к нему относящиеся, не должны оставаться на Капитолии. Он унес их и, как передавали, разбил. Поступок оратора, по-видимому, стал предметом обсуждения в сенате. В ответ на упреки Клодия Цицерон старался оправдать свои действия, говоря, что переход Клодия в плебеи был проведен с нарушением законов и обрядов, значит, и все действия его впоследствии следует признать неправомочными и как бы не имевшими места. Слова оратора вызвали неудовольствие Катона: миссия его на Кипре тоже входила в число мер, осуществленных Клодием, и если трибунат Клодия ставится под сомнение, то покорение острова и обращение его в провинцию превращается в разбойное нападение, противное законам богов и людей. Катон считался величайшим законником своего времени, и в его устах подобное возражение никого не удивило. Спор, естественно, остался чисто теоретическим, никакие реальные выводы из него сделаны не были, но, как утверждают оба упомянутых автора, отношения Цицерона с Катоном с того времени ухудшились. Внешне, однако, они сохраняли прежнее согласие, и в письме Лентулу 54 года, выше уже цитированном, Цицерон утверждал, что выступил против Ватиния, желая «почтить и защитить Катона».
Цицерон попал в сложное положение. Катон, а также Домиций Агенобарб и оба консула предшествующего года, Марций Филипп и Марцеллин, были враждебны триумвирам, у Цицерона же руки оказались связаны. В какой-то мере, правда, удавалось делать вид, будто действия его и решения вполне самостоятельны. В эти месяцы он защищает в суде друзей Помпея Луция Каниния Галла и Тита Ампия Бальба (в последнем случае в качестве второго защитника выступал сам Помпей). Затем он открыто и яростно напал на Пизона, своего личного врага, который в качестве консула допустил голосование по Клодиевым законам.
Некоторое отдаление Цицерона от активной политической деятельности имело не только отрицательные последствия. Располагая свободным временем, он смог обратиться к философскому и литературному творчеству. «Переписка» дает возможность уловить, как развивалась его мысль. В последние месяцы 56 года Цицерон пишет поэму в трех песнях, озаглавленную «О моем времени»; речь в ней шла об изгнании и возвращении, и название следует читать «О превратностях моей жизни». Ни одна из трех песен не была опубликована, мы не располагаем ни единым фрагментом поэмы. Чтобы прославить те годы своей жизни, он рассчитывал не столько на поэму, сколько на исторический труд, который писал по его просьбе Лукцей, друг Помпея, тот, что оказал гостеприимство послу Береники Диону Александрийскому. В июне 56 года, находясь в Анции, Цицерон обратился к Лукцею с большим письмом, в котором просил написать о нем историческую «монографию» примерно в том духе, в каком Саллюстий через несколько лет написал «Катилину» и «Югурту». Книга должна явиться как бы эталоном описания политических переворотов, причем исследованию подлежат причины переворота и средства борьбы с ним. Монография должна быть как бы драмой со своими кульминациями, театральными эффектами и счастливым концом. В том же письме Цицерон просит Лукцея быть к нему снисходительным и «во имя дружбы слегка преступить пределы исторической истины ».В наши дни подобная просьба несколько озадачивает. Что же, выходит, Цицерон хотел, чтобы для умножения его Славы историк лгал (о, разумеется, совсем немного!)? На самом деле речь идет не об искажении фактов — они известны современникам во всех подробностях, и тут вряд ли можно что-либо изменить; речь о толковании, об освещении, в котором факты предстанут перед читателем. В конечном счете Цицерон добивается от Лукцея оправдания своей нынешней позиции своей политической изоляции между триумвирами, с одной стороны, я консерваторами — с другой, между Помпеем и Катоном. Именно стоящим на такой позиции желает он войти в историю. Стремление «изваять собственную статую» вызвано, может быть, не столько тщеславием, сколько чувством завершенности наиболее значительной части жизни. На выборах 55 года цензорами были избраны два аристократа, Публий Сервилий Исаврийский и Марк Валерий Мессала. Магистратура, о которой Цицерон мечтал как о венце карьеры, навсегда от него ускользнула.