Цицерон
Шрифт:
Туллия и Теренция, а также Помпония остались в Риме. 29 января они все еще в городе к вящему неудовольствию Цицерона; в этот день оратор жалуется Аттику: все матроны уже покинули Рим, кто-то может подумать, будто его жена и дочь дожидаются вступления Цезаря в город и рассчитывают на покровительство Долабеллы, который с самого начала присоединился к наступающим войскам; кому-то покажется, будто Цицерон ведет двойную игру, и тогда в совершенно ложном свете предстанет его стремление избегать помпеянцев. В конце концов 2 февраля Туллия, Теренция и Помпония оказываются в Формиях, вопреки совету Аттика, который принимал большое участие в их делах. Цицерон спрашивает: разве хорошо, что его жена и дочь остаются в Риме? Аттик отвечает: женщины поступают так по его совету. Но вот по городу прокатывается паника, скорее всего потому, что пришла весть об окончательном провале миссии Луция Цезаря и Росция Фабата; они пытались примирить Цезаря и Помпея. И тогда 2 февраля все три дамы появляются в Формиях. С ними прибыли сыновья Марка и Квинта Цицеронов. Возникает мысль отправить обоих юношей в Грецию, где они будут в безопасности и смогут, не теряя времени даром, предаться ученым занятиям. Но осуществление плана зависит от решения Помпея. Если договоренность будет достигнута и Помпей, как требует Цезарь, отправится в свою провинцию
Пока что Цицерон без особого рвения исполняет официально возложенную на него обязанность. Его вызывают в Капую, где он видит только беспорядок и бездарность. Что же все-таки делать? Оставаться ли в лагере Помпея? Не уехать ли вообще из Италии? Цицерон снова обращается за советом к Аттику. Тот отвечает: надо оставаться в Италии. Наступление Цезаря разворачивается стремительно. В какой-то момент Цицерон надеялся, что его удастся остановить на реке Тиферне; казалось, войска Домиция Агенобарба займут здесь прочную оборону, Италия не будет оставлена на милость победителя и честь республики будет спасена. Но Домиций не подчиняется приказу Помпея, он запирается в Корфинии в тщетной надежде остановить Цезаря здесь. 15 февраля Цезарь подходит к городу. Через неделю город капитулирует. Тем временем Антоний занимает Сульмон. Преданный приближенными, Домиций пытается покончить с собой, но врач вместо яда дает ему снотворное. Домиций очнулся пленником Цезаря, тот обошелся с ним в высшей степени милостиво — отпустил на свободу, разрешил взять имущество, в том числе крупную сумму денег, предназначенную для выплаты жалованья солдатам, которая хранилась в городской казне.
Великодушие Цезаря произвело сильное впечатление. Люди опасались, что победоносный полководец пойдет по пути Суллы, возродит методы борьбы, обычные в гражданских войнах, — резню, проскрипции, бывшие, в сущности, слегка замаскированной формой той же резни. Лукан в «Фарсалии» описывает, с каким страхом ожидали жители Рима вступления войск Цезаря в столицу, воспоминания о Сулле преследовали каждого. Цицерон тоже опасался жестокости победителей. Цезаря он хорошо знает и ничего дурного от него не ждет, но советники Цезаря, и в первую очередь Антоний, на него не похожи. 9 февраля Цицерон пишет из Формий Аттику: «Ты опасаешься резни, и не без оснований. Он, конечно, понимает, что резня опасна для его же тирании, но будет выполнять волю людей, которых я слишком хорошо знаю». Эти строки написаны до Корфиния, незадолго до получения вестей, которые вновь заронили в душу Цицерона искру надежды. Великодушие Цезаря по отношению к Домицию, заклятому политическому врагу, человеку, назначенному сенатом сменить его в Галлии, подтверждает догадки Цицерона: Цезарь, видимо, будет действовать мягко, добиваться популярности, следовательно, он, хотя и стремится установить монархический режим — lominatio, в то же время, по всему судя, способен действовать самостоятельно, не подчиняясь требованиям своих советников. Победа Цезаря таит двойную угрозу: личная власть разрушит республику и передаст достояние гражданского коллектива в руки одного человека; а с другой стороны, разнуздание неуправляемых общественных сил, всегда входивших в стратегию и тактику «народной партии», расстраивало нормальный ход государственного механизма — не это ли доказали годы всевластия Клодия, когда он обслуживал интересы Цезаря, а заодно и свои собственные? Сейчас Цезарь опирается на те же анархические силы, сумеет ли он с ними справиться, когда придет к власти? Развитие событий по любому из этих направлений не оставит и следа от гражданского идеала, созданного Цицероном в диалоге «О государстве».
Были и другие обстоятельства, не менее удручавшие Цицерона, — отношения его с Помпеем. Оратор не питал особых иллюзий, знал слабости Помпея, видел все его уловки и хитрости; он не забыл, как Помпей на своей Альбанской вилле не захотел его принять и сбежал через заднюю дверь. Но это — в прошлом, теперь же перед лицом надвигающейся опасности не следует вспоминать. Конечно, Цицерон говорит о Помпее много горьких слов, он сожалеет о том, что Помпей слишком долго потворствовал честолюбивым замыслам Цезаря, что слишком поздно начал против него борьбу; он упрекает Помпея за то, что тот согласился на верховное командование, принял на себя всю ответственность и в то же время вовсе не подготовился толком к неизбежной войне. В одну из горьких минут, когда Цицерону кажется, что все потеряно, он пишет Аттику: «Не могу без скорби говорить о вине этого человека, которого мне безумно жаль, и я страдаю как распятый». В сущности, только жалость к Помпею и удерживала Цицерона в сенатском лагере. Он безошибочно провидит день, когда «первые люди» Италии — местная знать и богачи из муниципиев, толпой устремятся в Рим на поддержку Цезаря. Некоторые уже поступили так — консулярии Маний Лепид, Луций Волкаций, а главное, Сервий Сульпиций, консул 51 года, всегда и весьма красноречиво проповедовавший умеренность. Цицерон признается Аттику, что и сам охотно последовал бы их примеру, но его удерживает даже не auctoritas Помпея, а память о его благодеяниях. Цицерон больше ни в чем не упрекает Помпея, он пишет лишь об обязательствах, налагаемых дружбой.
Могут сказать: ведь и Цезарю Цицерон был другом, они обменивались и до сих пор обмениваются бесчисленными письмами, в которых речь идет вовсе не исключительно о политике; Цезарю Цицерон тоже многим обязан, именно Цезарь, несмотря на происки Клодия, дал согласие вернуть Цицерона из ссылки. Все это, конечно, верно. Но главное для нашего героя — чувство чести. Примкнув таЦезарю, можно быть в полной безопасности, он получил тому ручательство от многих. Цезарь чрезвычайно заинтересован в привлечении Цицерона на свою сторону, это в духе его политики. Но будет ли такой поступок Цицерона honeste? Нет, утверждает Цицерон, ни под каким видом. Honestum — значит соответствующий нравственному Благу. В споре между личными интересами и моральным долгом Цицерон не знает колебаний. Однако следует еще спросить себя, что означает honestum, честь, которой он приносит в жертву все, ради которой отказывается от бессознательных, растворенных в плоти и крови связей с традициями родной итальянской земли. Это не то, что в другие времена назвали бы «человеческим достоинством». Цицерон мало заботится о том, что подумают сенаторы, последовавшие за Помпеем, те, Koiо они с Аттиком называют «процессия теней». За Цезарем же идут люди, которых Цицерон уважает, они не станут презирать оратора, если он присоединится к ним. Понятие honestum —
Так, на наш взгляд, думает Цицерон в феврале 49 года, в дни, когда решается судьба Италии. Он почти ежедневно делится своими размышлениями с Аттиком. Аттик же в ответных письмах приводит совсем другие доводы. Он утверждает, что определение honestum, данное другом, вовсе не лучшее. И прибегает к доказательству от противного: «честно» ли (honestum) убегать от опасности? — спрашивает он. Ответ, естественно, отрицательный. А тогда следовать за Помпеем не honestum. Честно оставаться в Италии. Туг мы видим столкновение двух философских систем: эклектического стоицизма Цицерона и эпикуреизма Аттика. Первый исходит из идеала, вытекающего из рационалистического мировоззрения, второй — из правильно понятого интереса и ценности безмятежного спокойствия. Именно поэтому Аттик, как сообщает его биограф Корнелий Непот, был «другом всех и каждого». Он не жалел ни денег, ни сил для помощи любому, кто в ней нуждался, он помогал и тем, кто последовал за Помпеем. Сам Аттик остался в Риме, и его «удаление от дел» было, говорит Корнелий Непот, «столь любезно Цезарю, что после победы он, нередко писавший тому или иному гражданину, требуя денег, к Аттику никогда не обращался и даже передал ему Квинта Цицерона и сына Помпонии, захваченных в лагере Помпея».
В конце концов позиция Аттика совершенно ясна: он исходил из чисто эпикурейского принципа — в любом положении избегать риска. Отъезд из Италии вслед за Помпеем, который явно готовился покинуть Рим, во всяком случае, после падения Корфиния, бесспорно, был риском. Вот если Помпей останется в Италии (так пишет Аттик, хотя твердо знает, что тот не останется), тогда, разумеется, надо все принести в жертву honestum, презреть возможность бегства и умереть за родину. И тут Аттик верен эпикуреизму — мораль этой школы допускала также готовность к героической смерти. Гораций вспоминает об этом в своей знаменитой оде. В данном случае, однако, перспектива гибели была скорее теоретической. Аттик напоминает Цицерону, что государство не воплощено в личности Помпея — оно представляет собой «республику», res publica, то есть «общее дело», и «народ», populus, продолжает существовать, хотя правительство, считающее себя законным, находится в изгнании.
И Цицерон, и Аттик, как видим, ищут решения вопроса в сфере философского анализа, а не в приспособлении к обстоятельствам, которые меняются в зависимости от исхода последнего сражения. Цицерон отождествляет республику с Помпеем. Аттик, может быть, более проницателен, над ним меньше власти имеют архаические представления, он исходит из политической реальности, которая не зависит от тех или иных лиц. Главное, на взгляд Аттика, — коллектив граждан, populus, и задача любого политического режима — служить этому народу, обеспечить ему мир и порядок. Прямо этого Аттик не говорит, но он явно не против единоличного правления при условии, что носитель единоличной власти будет «добрым царем». Много лет спустя политические союзники Аттика начнут борьбу за создание такого строя, исходя из теоретических посылок, изложенных Филодемом в его сочинении «О добром царе у Гомера»; еще позже, после победы при Акции, Меценат, такой же эпикуреец, как иАттик, советовал основать новый строй на монархических началах — речь его сохранил для нас Дион Кассий, у которого в руках, без сомнения, были прямые исторические источники. Однако Цицерона не так-то легко убедить. Он помнит наставления Музы в поэме «О своем консульстве». Только один раз пришлось ему отклониться от правил, что возвестила Муза, — триумвиры заставили его действовать им в угоду, но и тогда, уступая силе, Цицерон все же надеялся, что придет день и он вновь обретет свободу. Может быть, этот день настал?
В середине февраля проблема выбора неожиданно резко обострилась. В те дни, когда Цезарь осаждал Корфиний, Помпей вызвал Цицерона к себе в Луцерию — ведь с формальной точки зрения он по-прежнему подчинен Помпею. По пути Цицерон узнает, что наступающие войска Цезаря могут перерезать ему дорогу, тотчас же поворачивает назад и возвращается в Формии, по всему судя, очень довольный, что нашелся предлог и можно по-прежнему держаться в стороне. Ну а если придется все же отправиться к Помпею, то только морским путем. Предвидя такую необходимость, Цицерон отдает распоряжение подготовить один корабль в порту Гаэты и один в Брундизии. Впрочем, полной уверенности в том, что придется воспользоваться тем или иным, у него нет.
Восемнадцатого февраля осада Корфиния еще продолжается, в лагере Помпея ожидают благоприятного исхода событий; Цицерон же пытается разобраться в положении и в себе самом: он пишет длинное письмо Аттику, в котором взвешивает по своему обыкновению все «за» и «против». Вначале — аргументы в пользу отъезда к Помпею: воспоминание о благодеяниях престарелого полководца, о возвращении из ссылки. К тому же, если остаться в Италии, Помпей отплывет на Восток, Цицерон попадет в полную зависимость от Цезаря; а положиться на Цезаря вряд ли можно — все и всех готов он принести в жертву своему честолюбивому стремлению к верховной власти. Наконец, допустим, Помпей добивается победы и с триумфом возвращается в Италию — какой стыд придется пережить! Далее Цицерон доказывает преимущества противоположного решения так же и, может быть, даже более убедительно. Доказательства как бы сами собой распределяются по рубрикам; так строились «суазории» — упражнения для учеников риторических школ, где принято было сочинять монологи, обращенные к тому или иному знаменитому историческому деятелю. Аргументы бывали двух видов, так как перед оратором ставились две цели: доказать, что предлагаемый совет отвечает интересам великого человека, убедить его в том, что выполнение совета для него почетно, сообразно с его достоинством. Аргументы первого рода подпадают под понятие «полезного», utile, второго — под уже знакомое нам понятие honestum. Аргументы Цицерона типа utile: Помпей никогда не отличался предусмотрительностью, отсутствие ее демонстрирует и теперь; полководец никогда не прислушивался к советам Цицерона, а если бы прислушался, не попал бы в такое тяжелое положение. Помпей всегда исходил из собственных интересов, а не из интересов государства. Следовательно, каждый, кто присоединится к Помпею, рискует принести не пользу, а вред.