Цицерон

Грималь Пьер

В начале пути Цицерона, как требовал обычай, окружала большая свита. Из нее мы знаем двоих — Аттика и Авла Торквата, друга Помпея, оказавшего Цицерону помощь в пору изгнания. Торкват собирался проводить наместника до Минтурн и остаться в своем поместье в окрестностях города. Аттик доехал только до Тускула и вернулся в Рим. Следующую остановку Цицерон сделал в Арпине, где встретился с братом. На следующий день ка вилле Квинта состоялся семейный обед, где Цицерон оказался свидетелем домашней ссоры между Квинтом и Помпонией. Подготовку праздничного обеда Квинт поручил не жене, а одному из отпущенников; когда муж попросил Помпонию председательствовать за столом, она в гневе отвечала, что чувствует себя не хозяйкой, а гостьей в собственном доме. Квинт только вздохнул, сказавши: «И вот что мне приходится сносить чуть ли не каждый день!» Помпония покинула пиршественный зал, а блюда, которые ей отнесли, отослала обратно. Короче, вела она себя совершенно невыносимо, а вечером отказалась прийти к Квинту в супружескую спальню. В письмах Цицерон опять предсказывает, что из этого брака вряд ли что-нибудь получится; продлился он, однако, дольше, чем его собственный. Цицерон искренне любил Аттика, брата Помпонии, и такого рода сцены заставляли его страдать, тем более что он, как старший, считался главой семьи. Поддержание

семейного мира входило в его обязанности, и все происшествие он рассказывает в письме столь подробно для того, чтобы убедить Аттика прочесть сестре соответствующую нотацию.

В его собственной семье тоже далеко не все шло гладко. Брак Туллии с Крассипом оказался недолговечным. Толком неизвестно, ни когда брак был прерван, ни по какой причине. Бесспорно лишь, что во время путешествия 51 года Цицерон подыскивает дочери нового мужа. С Крассипом он сохранил, несмотря на развод дочери, самые дружеские отношения и третьего зятя искал тоже среди своих политических союзников. Это вполне соответствовало обычаю, и лишь в одном Цицерон отклонялся от общепринятого — он хотел найти мужа, который нравился бы и самой Туллии. Он остановился на нескольких кандидатах. Один из них — Сервий Сульпиций Руф, сын консула 51 года. Отец был человек умеренный, придерживался политики примирения, что, видимо, и вызвало у Цицерона желание породниться. Склонить Руфа к браку с Туллией он рассчитывал с помощью Сервилии, матери Брута, состоявшей в великой дружбе с Цезарем. Быть может, таким косвенным путем Цицерон хотел добиться одобрения нового брака дочери со стороны Цезаря? При всем том, однако, он твердо намеревался учитывать в первую очередь желание дочери. Утверждения, будто Цицерон распоряжался судьбой и чувствами Туллии точно так же, как впоследствии Август распоряжался судьбой и чувствами своей дочери, лишены, на наш взгляд, всякого основания. Пока ничего еще не решено, и Цицерон едет в Киликию, горько сетуя, что Туллия без него выберет себе третьего мужа.

Следующая часть пути оканчивалась к Аквине, на левом берегу Лириса, на полдороге в Минтурны, куда Цицерон прибыл 5 мая. Там Авл Торкват с ним распрощался. Отсюда Цицерон пишет Аттику и просит возможно скорее вернуть за него долг Оппию, то есть Цезарю, Если надо, пусть Аттик даже займет у кого-нибудь нужную сумму, лишь бы быстрее разделаться с этим долгом. Положение проконсула Галлии явно пошатнулось. В те дни, когда Цицерон выезжал из Рима, консул Клавдий Марцелл выступил в сенате с предложением назначить преемника Цезарю на следующий год. Второй консул, Сульпиций, не поддержал предложение коллеги, а трибуны наложили на него вето. Однако вопрос был поставлен, и Цицерон задумывался над тем, чем может кончиться дело. Ситуация в Риме очень его беспокоила, в особенности опасался он оказаться вдали ст столицы, когда разыграются события, обещающие принять самый драматический оборот — что вскоре и произошло.

Из Минтурн Цицерон отправился на свою виллу в Формии, а оттуда в Кумы, куда съехались многие римские вельможи, проводившие майские дни на виллах на побережье. Посетил Цицерона и Гортензий, уже больной, но настоявший на свидании с другом, с которым вместе участвовал в столь многих судебных процессах. Встреча оказалась последней.

Из Кум Цицерон переехал на свою виллу в Помпеях, а оттуда отправился в Беневент, ненадолго задержавшись на вилле своего друга Понтия, которая скорее всего находилась на полпути между Помпеями и Беневентом. Где бы оратор ни останавливался, его ждали письма от Аттика, ответами на которые мы располагаем; именно благодаря этим ответам мы и узнаем, какие размышления и заботы владели Цицероном по дороге в Киликию. После Беневента была Венузия на Аппиевой дороге и наконец Тарент, куда он прибыл 18 мая. Здесь Цицерон встретился с Помпеем, который проявил самую изысканную любезность. Они провели вместе три дня, и на этот раз Помпей был необычайно разговорчив. Он сказал Цицерону много такого, что тот не решился повторить даже в письмах к Аттику. Вот в высшей степени показательная фраза из письма Цицерона: «Уезжая, я расстался с образцовым гражданином, который твердо решил устранить то, что вызывает опасения столь многих». Речь, вполне очевидно, идет об открытом конфликте сената с Цезарем. В мае 51 года Помпей еще стремится к миру, и Цицерон, конечно, его в этом поддерживает.

После Тарента — Брундизий, где Цицерону предстояло сесть на корабль. Здесь, однако, возникла новая задержка. В качестве легата с Цицероном должен был ехать Гай Помптин, некогда союзник его в подавлении заговора Катилины, опытный военачальник, которому Цицерон, как мы помним, несколькими месяцами ранее помог получить триумф. Помптин согласился быть легатом Цицерона, но теперь задержался в Риме, и Цицерон решил подождать его в Брундизии. Ожидание оказалось тщетным, Помптин не явился, и в конце концов пришлось уехать без него.

Задержка в Брундизии дала Цицерону возможность встретиться со случайно находившимся в городе легатом Аппия Клавдия и тем самым впервые познакомиться с положением дел в Киликии. Через легата Аппий извещал Цицерона, что войска, находящиеся в провинции, слишком малочисленны, чтобы обеспечить ее безопасность. Новость настораживала, поскольку Цицерон знал о письме Аппия Клавдия сенату, где говорилось, что он значительно сократил находившиеся в провинции войска. Легат, ожидавший в Брундизии, уверил, что это недоразумение, что проконсул действительно собирался провести сокращение, но, насколько ему, легату, известно, так и не осуществил свое намерение. Где тут правда и где ложь? Цицерон пишет Аппию Клавдию письмо не столько с целью узнать, что произошло в действительности, сколько с просьбой не создавать ему новых трудностей — вполне достаточно итех, что уже есть. Если Аппий согласится выполнить его просьбу, Цицерон обязуется утвердить все меры, принятые предшественником. Тон переписки между уходящим проконсулом и сменяющим его весьма дружеский и любезный, скрывающий, однако, немало намеков и подвохов. Аппий пишет, что задерживается в провинции, желая повидать Цицерона. На самом деле он явно избегает встречи, итам же, в Брундизии, Цицерон узнает от некоего Фаниата, отпущенника Аппия Клавдия, что проконсул намерен отплыть из Сиды, и именно там Цицерон мог бы с ним встретиться. Однако на Коркире — новое известие: praefectus fabrum Клавдия Луций Клодий передает, что встречу лучше бы устроить в Лаодикее. Цицерон прибывает в Траллы, там его ждет письмо с извещением, что Клавдий отбыл в Таре. В начале сентября встреча все еще откладывается. По всей вероятности, свидание проконсулов в конце концов состоялось, но в «Переписке» оно не отражено. Провинцию Цицерон нашел в тяжелом состоянии — армия деморализована,

жители обобраны и требуют правосудия. Поддерживать обвинения против Аппия Клавдия не входило в расчеты нового проконсула. Цицерон полагал, и скорее всего справедливо, что положение в Риме не станет лучше, если против Клавдия будут официально выдвинуты обвинения в вымогательстве или в оскорблении величия римского народа. Можно предположить, что проконсулы заключили соглашение. Клавдий, например, мог обещать добиться отзыва Цицерона после первого же года наместничества, а Цицерон мог обязаться не рассказывать, в каком положении застал провинцию. Если наше предположение правильно, именно соглашением такого рода объясняется отсутствие упоминаний о встрече.

Итак, Цицерон отплывает из Брундизия, и корабль его скользит по морской глади далее на восток. Остановки следуют одна за другой — Диррахий, берега Эпира, Коркира. Так что он проезжает неподалеку от владений Аттика, и слуги, посланные другом, встречают его у причала, передают съестные припасы и разного рода изысканные кушанья, и Цицерон обедает в пути, по его собственным словам, «как жрецы-салии», то есть члены жреческой коллегии, которые каждый год устраивали торжественную трапезу, славившуюся обилием и изысканностью. Окончание морского пути — мыс Акций. Отсюда дорога пойдет по суше. Погода стоит прекрасная, но огибать Левкады, где море всегда бурное, Цицерон все же не решается; к тому же войти в Коринфский залив можно только, пересев на небольшое суденышко, которое, по его убеждению, недостойно римского проконсула. Все это изложено в письме к Аттику, написанном сразу после высадки у мыса Акций 14 июня. Из того же письма мы узнаем, что с Цицероном едет сын, впервые приобщающийся к обязанностям, которые, как надеется отец, ему придется рано или поздно исполнять.

Наконец — Афины, где Цицерон не бывал с юношеских лет. В пору изгнания он не решился поселиться в этом городе. Зато теперь проводит там десять дней, и их оказалось достаточно, чтобы пробудить былое отрадное чувство и возобновить знакомства с афинскими философами. Он пишет Аттику, что очарован приемом, который ему оказывают, но сожалеет, что в области философии здесь «все вверх дном»; единственный человек, у которого можно хоть что-то почерпнуть — Арист Аскалонский, брат Антиоха. Цицерон, как видим, хранит верность Академии. Однако посещает главу местной эпикурейской школы Патрона, который снова обращается с просьбой ходатайствовать перед Гаем Меммием о возвращении школе дома Эпикура: в соответствии с декретом Ареопага дом был передан Меммию, когда тот изгнанником жил в Афинах. Выше мы уже обращались к этому письму, которое столь наглядно свидетельствует о широте взглядов Цицерона. Как философ он не одобряет эпикуреизм, но относится с симпатией к проповедующим его и помнит, как много лет назад воодушевляли его лекции Федра.

К середине июля относится письмо Аттику, написанное на Делосе, в котором Цицерон описывает морской переход из Пирей, гавани Афин, к берегам Малой Азии: сильнейшие порывы ветра сотрясают родосский корабль, избранный для этого путешествия, медленность плавания раздражает, острова следуют один за другим — Дзостер, где пришлось задержаться на целый день, Хиос, Гиары, Сир, наконец Делос. Здесь путешественники решили дождаться хорошей погоды, ибо в этих краях северные ветры бывают губительны (прибавим от себя: вплоть до наших дней). Ждать пришлось не слишком долго, и 22 июля Цицерон высаживается в Эфесе, лишь однажды остановившись в пути, на острове Самосе, и не испытав ни разу приступа морской болезни. Всюду, где бы он ни останавливался, выходили приветствовать его официальные делегации и множество жителей. Редкую предупредительность проявляли и откупщики — как будто от него зависело продление откупов; не без чувства облегчения замечает он, что договоры на откупа в Киликии уже подписаны до его назначения. Хоть одна забота спала с плеч нового наместника! Примерно в это же время к нему начинают поступать первые вести из провинции: задержка жалованья привела к восстанию солдат (о чем ни прежний наместник, ни его доверенные лица не говорили ни слова), но теперь его удалось усмирить — так, во всяком случае, ему доносят. Позже Цицерон узнал, что дело было довольно серьезным: пять когорт, то есть около половины легиона, отделились от основных сил и стали лагерем близ Филомелии в Ликаонии — без единого командира, без легата или трибуна, даже без центурионов. При этом в провинции всего находилось лишь два легиона, а парфянская угроза вырисовывалась все яснее.

В письме Катону, написанном в конце 51-го или в начале 50 года, Цицерон подробно описывает меры, которые принял, чтобы справиться со всеми трудностями. Едва пересекши границы провинции, он в каждом более или менее значительном городе, встречавшемся ему на пути, стал проводить собрания местных магистратов, на которых рассматривал бесчисленные жалобы на действия прежнего наместника. Объявил недействительными незаконно введенные налоги, значительно снизил налоги на прибыль, некоторые из которых достигали 48 процентов, и аннулировал долги городов, записанные за ними без всяких на то оснований. Затем Цицерон уладил историю с взбунтовавшимися солдатами, и легат Марк Анней по его поручению вернул их в лагерь под Иконием. Справившись с этими делами в первые дни августа, Цицерон приступил к воинскому набору. Он призвал ветеранов, сформировал из них особое подразделение «вновь призванных», укомплектовал отличный, по его словам, кавалерийский отряд и вспомогательные когорты, в которых служили граждане свободных городов и подданные вассальных Риму царьков. Когда Цицерона назначили наместником Киликии, а Бибул уже отбыл в свою провинцию Сирию, речь шла о том, чтобы дать им право набрать легионы в Италии и из римских граждан. Сенат, однако, воспротивился, скорей всего потому, что совсем недавно в Риме прошли массовые мобилизации в армии Цезаря и Помпея. Цицерону приходилось полагаться лишь на ресурсы своей провинции. Ему удалось собрать довольно большое войско, с которым он 24 августа прибыл в Иконин и восстановил в армии, там стоявшей, дисциплину и порядок. Теперь можно было отправляться в собственно Киликию. Сначала Цицерон думал ехать кратчайшим путем, но прибыли посланцы царя Коммагены Антиоха и в крайнем волнении сообщили, что парфяне пересекли границу Сирии. Цицерон тотчас решил двигаться северным путем через Каппадокию, где на плоскогорьях никакие естественные препятствия не могли задержать наступление врага; в Киликию же из Сирии вели лишь два узких горных прохода, которые легко удержать даже небольшими силами. Кроме того, Каппадокия была вассальным царством (там правил царь Ариобарзан), и допустить туда парфян нельзя было пи под каким видом, тем более что в этом случае от Рима оказался бы отрезанным его официальный союзник царь Армении. Цицерон стал лагерем в Кибистре на границе Каппадокии у подножия Киликийских гор. Отсюда он мог двинуться навстречу парфянам, откуда бы они не появились, с севера или с юга.