Цицерон
Шрифт:
На следующий день сенат собрался снова. Антония не было. Цицерон присутствовал и произнес первую из четырнадцати речей, названных им в память о Демосфене Филиппиками. Председательствовал на заседании Долабелла, и Цицерон пе поскупился на похвалы его действиям против тех, кто ратовал за обожествление Цезаря. Говорил Цицерон весьма свободно, обвинял Антония в произвольном толковании решений Цезаря, утверждал, что он выдает за окончательные меры, которые диктатор еще только готовил, а некоторые просто выдумывает сам. В речи нет никаких резкостей, местами тон ее становится даже благожелательным, но осуждение политики, проводимой со времени Мартовских ид, выражено в ней недвусмысленно. Речь, видимо, понравилась большинству сенаторов, но практических последствий не имела. Единственный результат состоял в том, что Антоний начал относиться к Цицерону еще более враждебно. Призывы Цицерона вернуться к государственному устройству, которое создало величие Рима, произвели
В этот день Антоний созвал сенат. Цицерон не явился. Он знал, что консул — отныне его враг, — сидя на своей вилле в Тиборе, готовил с помощью специально приглашенного ритора ответ на первую Филиппику. Представление о речи Антония можно составить на основании второй Филиппики; она не была произнесена, Цицерон написал ее в Путеолах, куда счел за благо уехать примерно 10 октября, ибо 2 октября Антоний на сходке обвинил его в подготовке заговора. Речь Антония 19 сентября наполнена личными нападками на Цицерона; в вводной части Антоний упрекает старого оратора в том, что он пренебрег законами дружбы, не воздал Антонию должное за услуги, им оказанные. Далее следует критика консульства Цицерона; об одобрении, которое заслужило его консульство от самых видных и авторитетных людей Рима, не упоминалось ни одним словом. Вся жизнь Цицерона выставлена в дурном свете: поведение его во время гражданской войны, роль в убийстве Цезаря — уж не Цицерон ли в самом деле вложил оружие в руки заговорщиков? А разве не Антоний, скажет на это Цицерон, преспокойно выслушивал в Нарбоне предложения Требония, помышлявшего убить тирана, и не выдал его? И Цицерон весьма убедительно докажет, что преступление, если его можно так называть, было выгодно в первую очередь Антонию.
Во второй части второй Филиппики, прибегая к тому же методу, которым пользовался в своей речи Антоний, Цицерон разбирает пункт за пунктом жизнь консула: говорит о пороках его молодости, о его любовных похождениях с Гаем Курионом (погибшим в Африке легатом Цезаря), о походах, в которых он участвовал, о магистратурах, которые отправлял подчас самым скандальным образом. Наизнанку оказалась вывернутой вся личная жизнь Антония, его пьянство, обжорство, привычка сорить деньгами, вызывавшая его ненасытную алчность. Непроизнесенная речь кончалась заклинанием, обращенным к Антонию: да примирится он с отечеством, сам же Цицерон всегда будет стоять на страже свободы и готов ради нее пойти на смерть.
Произнести вторую Филиппику в Риме значило бы подвергнуть себя смертельной опасности; Цицерон предпочел показать ее Аттику и, учтя его замечания, опубликовать. Тут было свое преимущество: опубликованная речь обращалась к несравненно более широкой аудитории, и воздействие ее оказывалось более длительным. В письме Кассию Цицерон признает, что защитников республики в сенате немного. Может быть, их станет больше, когда люди прочтут обвинительный акт, обращенный к совести каждого. Освободители далеко от Рима. Хватит ли для спасения государства одного лишь красноречия Цицерона? 9 октября Цицерон еще из Рима пишет своему другу Корнифицию, управлявшему провинцией Африка: мало-помалу все надежды сходятся на Октавиане. Граждане верят, «что он сделает все, дабы заслужить хвалу и славу». Выбор этих двух слов, laus и gloria, не случаен: Цицерон рассчитывал, что юноша станет «добрым гражданином» в мирное время и удачливым полководцем во время войны. 9 октября Антоний отбыл в Брундизий встречать четыре легиона из Македонии; он хочет задобрить их деньгами и привести в Рим, чтобы, как пишет Цицерон, «расположить у нас на шее». Война становилась неизбежной, а восстановление республики отодвигалось в неопределенное будущее. Две враждующие силы вырисовывались вполне отчетливо: с одной стороны Антоний, с другой — покровитель «добрых граждан» Октавиан. Цицерон твердо знал, какой политической линии следовало придерживаться в следующем году. Но надо было дождаться 1 января, смены консулов, а до тех пор — выжить.
Цицерон уезжает из Рима, куда возвратится лишь 9 декабря; он проводит время сначала на своих Кампанских виллах, потом в Арпине, где создает трактат в трех книгах «Об обязанностях». Трактат не был предусмотрен в плане философских сочинений, которым открывалась вторая часть «О предвидении». Три книги трактата посвящены сыну Марку; сын продолжал свои занятия в Афинах, тремя месяцами раньше Цицерону пришлось отказаться от свидания с ним отчасти из-за противного ветра (без сомнения, ниспосланного богами), отчасти из-за срочных политических дел.
Откуда такое сочинение? Откуда сама проблема?
Замысел возник в ходе раздумий над учением стоиков; название изначально предстало перед автором в своем греческом обличье. Первое упоминание о будущем сочинении в письме Аттику
У Аттика такой перевод вызывает возражения. Ему непонятно, каким образом столь глубоко римское понятие может рассматриваться как аналог греческого «подобающее», «благопристойное». В ответ Цицерон приводит множество расхожих выражений, таких, как consulis officium, senatus officium, imperatoris officium, используемых для обозначения «обязанностей» консула, деятельности, «подобающей» сенату или командующему армией. Но тогда естественно спросить, почему не говорить просто о «доблести» командующего или консула, о «совершенстве» в выполнении своего дела — ведь именно этими выражениями пользовался Платон в «Меноне»? Дело в том, что Платон не знал различия, которое в глазах стоиков играло первостепенную роль — различия между реальным практическим содержанием действия и его общей нравственной характеристикой, от содержания более или менее независимой. Слово «подобающий», «благопристойный» относится к первому и только к нему. Доблесть — характеристика мудреца, то есть характеристика деятельности более теоретической, нежели реальной; «подобающее» же или «благопристойное» возникает постоянно, присутствует в жизни каждого, обнаруживается в его поступках, и по отношению к нему эта жизнь и эти поступки и оцениваются. Но как можно в каждом отдельном случае определить «благопристойное»? Подвергая всякий раз действие критике разума: «благопристойное» — это то, что может быть оправдано судом разума.
Исходная точка анализа — природа человека. От животного человека отличает способность к теоретическому постижению действительности; эта способность дополняется в человеке инстинктивным тяготением к сообществу с себе подобными, сначала в семье, потом в гражданской общине. Из этой двуединой природы человека вытекают четыре его основополагающие склонности: к поиску истины; к независимости, то есть к готовности подчиняться лишь тому, кто способен наставить нас к справедливости и пользе; независимость порождает в нас еще одно, третье, свойство — «величие духа», выражающееся в способности стать выше обстоятельств; наконец, последнее свойствочеловеческой души и составляет благопристойность — способность ощутить «подобающее», уловить меру в словах и поступках. Это последнее свойство позволяет нам обнаруживать прекрасное не только в вещах окружающих, но и во внутренней жизни души.
В основе всего построения обнаруживаются, таким образом, четыре основополагающих достоинства, что признавали все философские учения, и те, в частности, на которые Цицерон, по его собственным словам, опирался: философия Академии, аристотелизм и прежде все.о учение стоиков. Потребность в познании соответствовала такой общепризнанной добродетели, как мудрость, восприятие человеческого сообщества как блага — праву и справедливости, чувство независимости и стремление к первенству — мужеству, интуитивная потребность в порядке — самообладанию. В совокупности эти четыре достоинства позволяют нам соразмерять наши действия, подчиняя их перечисленным потребностям.
Цицерон лишь в общих чертах характеризует первое из перечисленных достоинств, толкающее нас к познанию истинного. И, напротив того, обращает пристальное внимание на право и справедливость, устанавливая различие между справедливостью как таковой и милосердием; только в своей совокупности они составляют основу всякого человеческого сообщества. Такое понимание справедливости и права соответствовало взглядам стоиков, но также — и это самое важное — оно опиралось на то инстинктивное чувство, что определяло отношение каждого римлянина к своей гражданской общине. Одна из главных заповедей стоицизма гласила: основная обязанность человека — и мудреца в первую голову — быть полезным. Таков же был долг каждого римского гражданина. Вот почему Цицерон — римлянин — опирается в своем сочинении на учение стоиков. Со времени смерти Катона он испытывает все возрастающую симпатию к этой философской школе, но, кроме того, стоицизм удивительно полно совпадал с полуосознанным традиционным моральным кодексом римлян. В Цицероновом анализе справедливости и права каждое слово, каждый пример связаны с конкретными политическими обстоятельствами последних лет республики, с перипетиями, пережитыми автором, или с событиями гражданской войны.