Цицерон
Шрифт:
Во введении ко второй книге, добавленной после смерти Цезаря, содержится своеобразное прощание с философией, а также краткие выводы из всего сочинения. Позже к перечисленным философским трактатам прибавились еще «О судьбе» и «О старости», однако «теперь, когда ко мне снова обращаются за советами относительно политики, я должен думать прежде всего о государстве, отдать ему все помыслы, все заботы...». Завершение корпуса философских сочинений пришлось отложить.
Трактат «О судьбе» написан после смерти Цезаря. Но еще до мартовских ид появилось сочинение несколько иного жанра — «О старости». Сочинение имеет подзаголовок: «Катон Старший»; это пространная речь, которую старый цензорий произносит в 450 году до н. э., обращаясь к Сципиону Эмилиану и его другу Лелию, в ту пору молодым людям. Катону восемьдесят четыре года, но он несет бремя старости с веселым равнодушием. Книга посвящена Аттику, который был на три года старше Цицерона. Замысел книги достаточно очевиден: Цицерон стремится написать произведение в стиле Ксенофонта, ясность построения и чистота языка должны содействовать впечатлению спокойной и разумной ясности, присущей в представлении Цицерона Катону. Она проистекает из мудрости; Катон практически, в жизни, руководствуется наставлениями философов (изложенными
«Катон Старший» означал определенную паузу в работе над серией философских сочинений; Цицерон посвятил этой работе досуг, на который обрекла его тирания Цезаря; пауза длилась несколько месяцев, вплоть до начала работы над трактатом судьбе».
Мы не знаем, какие чувства испытывал Цицерон к Цезарю в глубине души, но внешне отношения их складывались если не дружески, то во всяком случае, вполне корректно. Цицерон присутствовал на заседании сената 1 сентября, возможно даже был в числе тех, кто выехал навстречу Цезарю, морем возвращавшемуся из Испании. Точно это не устанавливается, но бесспорно, что он об этом подумывал. Цицерон старался соблюдать приличия, держал себя как прежде, надеясь таким образом сохранить остатки своего влияния, хотя подобные расчеты были весьма эфемерны. Цезарианцы в большинстве вели себя по отношению к нему вполне дружески. Позже Цицерон скажет: «Не знаю почему, но Цезарь оказывал мне поддержку самым удивительным образом». Цезарь, по-видимому, ценил его образованность, его славу оратора, и вскоре ему пришлось в последний раз услышать речь Цицерона. Дело касалось Дейотара, царя галатов, который некогда принял у себя при дворе двух подростков Цицеролов, Квинта и Марка. Во время гражданской войны Дейотар встал сначала на сторону Помпея, а после Фарсала перешел на сторону Цезаря и предоставил в его распоряжение войска, которые участвовали в битве при Дзеле и содействовали победе диктатора. Цезарь тем не менее разделил земли Дейотара, у царя осталась сравнительно небольшая территория. Через некоторое время внук Дейотара по имени Кастор приехал в Рим просить Цезаря не возвращать Дейотару бывшие его владения; царь же прислал в Рим посольство, чтобы добиться именно такого решения; тогда Кастор заявил, что после битвы при Дзеле Дейотар якобы готовил убийство Цезаря. Дейотар поручил Цицерону защитить его от обвинений внука. Суд происходил в присутствии Цезаря и в его доме. Речь Цицерона, известная под названием «В защиту царя Дейотара», сохранилась, Цицерон считал дело «легким и пустым». Он провел его с обычным своим мастерством, доказав, что обвинение ни с чем не сообразно: царь всегда был верен своим друзьям, обстоятельства граяеданской войны столкнули его было на время (как и самого Цицерона) с истинного пути, но он искупил достойным образом свое заблуждение; смерть Цезаря не принесла бы Дейотару никакой пользы. Но, быть может, замысел родился в порыве ярости, из мести? Нет, слишком явно противоречит он свойствам «царственной души», исполненной мужества, справедливости, серьезности, ума, великодушия, щедрости, милосердия... К тому же Дейотар славится трезвостью — добродетель, которая встречается нечасто среди царей. А ведь каждый знает, сколь умерен и воздержан сам Цезарь...
Говорят, будто кто-то из друзей писал Дейотару, что в Риме на Цезаря смотрят как на тирана. Цицерон возмущен подобными слухами; он напоминает, что Цезарь сумел победить, избежав резни, — пример единственный в истории гражданских войн в Риме. Был ли царь оправдан, мы не знаем, но, вероятнее всего, так. Несколькими месяцами позже он вступил во владение отнятыми было у него землями; решающую роль в возвращении их сыграл Антоний, не оставшийся, впрочем, внакладе.
Цезарь, по-видимому, не питал никаких иллюзий относительно чувств, которые испытывал к нему Цицерон; все более и более убеждаясь в своем всевластии, он полагал, что старый консулярий ему вовсе не нужен. В начале апреля 44 года Цицерон был на вилле одного из близких друзей Цезаря Гая Матия; тот рассказал, как однажды (по-видимому, в декабре 45 года), распорядившись не впускать Цицерона сразу, а заставить его ждать обещанной аудиенции, Цезарь сказал: «Раз Цицерона заставили сидеть там и ждать, можно ли сомневаться, что он на меня сердится. А между тем, если есть на све'и сговорчивый человек, так это именно он. Я, однако же, уверен, что он глубоко меня ненавидит». Так устанавливались лицемерные отношения: Цезарь презирал Цицерона, Цицерон ненавидел Цезаря; при этом Цезарь приглашал Цицерона к себе на обед, а 19 декабря 45 года, во время сатурналий, отправился со всей свитой с визитом на виллу в Кумах. В письме Аттику Цицерон подробно описал посещение. Цезарь приехал с охраной из двух тысяч человек. Кроме них — друзья, расположившиеся в трех столовых залах, отпущенники и, наконец, рабы, и всех, удовлетворенно замечает Цицерон, удалось хорошо принять в соответствии с рангом каждого. За обедом о политике не говорили, разговор вращался только вокруг литературных тем. Цезарь был, как всегда, очарователен.
Цицерон проявлял любезность, хотя сознавал, что к обсуждению серьезных вещей его не допускают, — так оно и было в действительности. Он принимал Цезаря как частное лицо, но по его приказанию пришлось размещать у себя солдат, это вызывало у оратора отвращение, хотя сам по себе незваный гость отнюдь не был ему неприятен. В письме ясно отразилась вся двусмысленность
Вскоре Цицерон переезжает в Тускул, а на 11 января его вызывает в Рим Лепид, недавно назначенный начальником конницы и ведавший постройкой на месте старой Гостилиевой курии нового храма Фелицитас — обожествленной Удаче Цезаря, что сопутствовала ему в войнах. В качестве авгура Цицерон должен был принимать участие в церемониях по «десакрализации» земли, где ранее стояла курия; участок представлял собой templum — пространство, посвященное богам. В Рим Цицерон прибыл, однако, в последний день декабря и стал свидетелем скандальной сцены, после которой ему больше всего хотелось убежать на край света; он описывает ее в письме к Манию Курию, другу еще по Патрам. На Марсовом поле собрались трибутные комиции для избрания квесторов; неожиданно объявили, что консул Квинт Фабий Максим, который должен был проводить выборы, скоропостижно скончался. Цезарь тотчас же объявил консулом одного из своих друзей, Гая Каниния Ребила, и тот стал консулом на последний оставшийся день года, на одни сутки. Самое отвратительное, на взгляд Цицерона, то, что трибутные комиции тут же объявили центуриатными, то есть уполномоченными избрать магистрата, располагавшего империем, а ведь для проведения этих двух видов народного собрания требовались разные ауспиции. Цицерон возмущен: нарушение закона, мало того — религиозных установлений, святотатство! Быть может, замечает он, Курию все это покажется смешным, но потому лишь, что он не видел сцену своими глазами. Законы попраны, любые дела вплоть до самых мелких решаются по капризу деспота. Там, где презирают законы, может случиться все.
На протяжении января 44 года Цицерон присутствует на заседаниях сената, следовательно, он находился в числе тех, кто голосовал за присвоение Цезарю чрезвычайных почестей. Если верить Плутарху, он был даже одним из первых, кто предложил их присвоить, хотя предложения его были много умереннее, чем других сенаторов, которые в своем пресмыкательстве потеряли всякий удерж. И Плутарх, и Дион Кассий, оба утверждают, будто враги Цезаря рассчитывали таким образом возбудить против него злобу в народе, тем более что народ в подавляющем большинстве надеялся на возврат к более свободному правлению.
Почести Цезарю пошли чередой после того, как он приказал восстановить сброшенные было с пьедесталов статуи Помпея. Цицерон поздравил диктатора с этим распоряжением и сказал, что, восстановив памятники Помпею, Цезарь поставил памятник себе. По-видимому, Цицерон в числе других голосовал и за сооружение храма Милосердия. Вряд ли, однако, одобрял он другие постановления сената, в частности, те, что воздавали Цезарю почести, дотоле неслыханные, — право постоянно носить тунику и тогу триумфатора (кроме как во время Игр), посвятить Юпитеру Феретрию на Капитолии захваченное им вооружение, как будто он снял его собственноручно с убитого вождя, и другие. Одно из этих постановлений должно было вызвать особое негодование Цицерона: Цезарю присвоили звание Отца отечества, которое получил некогда Цицерон за то, что избавил Рим от угрозы тирании Катилины. Не мог Цицерон одобрить и те меры Цезаря, что явно были рассчитаны на привлечение симпатий толпы: раздачи зерна, пиры для народа, вывод новых колоний ветеранов в Коринф и в Карфаген; особенно смущали Цицерона колонии в Карфагене — та земля была проклята еще при разрушении города, туда нельзя выводить колонии, так указали многочисленные чудесные знамения в эпоху Гракхов.
Римское государство с каждым днем все стремительнее катилось к монархии, со всеми признаками, обычно присущими тирании. Для охраны Цезаря решили создать личную вооруженную гвардию из всадников и сенаторов. Всякий знал, что любой тиран в любом греческом городе начинал именно с создания личной охраны. Учтя это, Цезарь отказался от предложения, но вряд ли отказ его мог кого-нибудь обмануть. Опытные политики понимали: тирания возникает тогда, когда плебс, уставший от всеобщего развала, начинает искать себе хозяина; Цезарь всячески стремился снискать любовь народа, сомнений не было — тем или иным путем он добьется единоличной власти.
Между тем шла подготовка парфянского похода, замысел возник несколькими месяцами раньше, Цицерон тщетно пытался дать Цезарю какие-то советы. Сначала говорили, что цель похода — отомстить за гибель Красса, как, взявши Александрию, Цезарь отомстил за смерть Помпея. Постепенно, однако, цели похода становились все более грандиозными: покорив парфян, Цезарь рассчитывал двинуться в обход Понта Эвксинского (Черного моря) через Гирканию (земли к югу и к востоку от Каспия), перевалить через Кавказские горы, захватить Скифию (на юге Украины), затем Германию и, выйдя к Океану, завершить покорение всего известного в ту пору мира. То был грандиозный, подлинно царский план; из победоносного полководца Цезарь становился «космократом», повелителем Вселенной. Весьма вероятно, что план возник в голове Цезаря во время пребывания в Египте, под воздействием идеологии фараонов. В 45 и 44 годах царица Клеопатра находилась в Риме, она жила среди садов на правом берегу Тибра, на положении то ли возлюбленной, то ли пленницы диктатора, ее окружала подлинно царская роскошь. Постоянное общение с неведомым ранее в Риме образом власти в египетском вкусе должно было утверждать Цезаря в его честолюбивых замыслах, укрепляло их и неведение римских географов относительно подлинных размеров и очертаний стран Востока.
Чтобы осуществить задуманное, Цезарю приходилось, однако, считаться с некоторыми религиозными установлениями. В Сивиллиных книгах было сказано, что лишь царю дано покорить парфян. Такие слухи ходили в народе, говорит Плутарх; правда ли это, никто не знал, так как обращаться к книгам можно было лишь по специальному решению сената. Цезарь, проведя в Альбе Латинские игры, возвратился в Рим; кое-кто из толпы приветствовал его как царя; воцарилось мертвое молчание. Тогда Цезарь воскликнул, что зовут его Цезарь, а не Рекс («Рекс» по-латински «царь», но имя Рекс носила одна из ветвей рода Юлиев). Через некоторое время Цезарь заседал у ростр; пришла делегация сенаторов и сообщила о только что утвержденных новых почестях, ему возданных. Цезарь не встал им навстречу, что было проявлением гордыни и оскорблением высшего органа республики. Разгневанные сенаторы тотчас удалились. Цезарь понял, что совершил ошибку, и пытался объяснить свое поведение нездоровьем, но, поскольку он после этого отправился домой пешком, объяснение никого не убедило. Возможно, виноват в случившемся был Корнелий Бальб — он шепнул Цезарю, что тот должен помнить, кто он, и держать себя, как подобает самодержцу.