Цицианов
Шрифт:
История Котляревского — пример пристрастности и изменчивости народной памяти. Генерал принадлежал к числу тех фигур, которые, будучи известными каждому современнику при жизни, уходят в прошлое со своим веком. В следующем поколении таких людей знают только те, для кого они являются частью семейного или корпоративного мифа. С угасанием последнего растворяется в забытьи и образ некогда всем известного героя. Безусловно, для утверждения в памяти народа нужны деяния, значение которых неоспоримо. Но сами по себе выдающиеся заслуги перед отечеством вовсе не гарантируют бессмертие. Сама судьба должна проследить за тем, чтобы после кончины личность человека и его подвиги на избранном поприще не потонули в потоке последующих впечатлений. Можно составить длиннейший список исторических «несправедливостей», если понимать под таковыми постепенное посмертное забвение. Котляревский, как, впрочем, и Цицианов, оказался в своеобразной исторической тени, которая образуется по своим законам: люди помнят то, что хотят и что могут помнить.
Не все и не всегда соглашаются с этими законами. Котляревский видел, сколь мало Россия знает о происходившем на Кавказе. В Санкт-Петербурге уже были поставлены памятники Кутузову и Барклаю де Толли, Александрийская колонна, Нарвские триумфальные ворота. Триумфальные ворота появились даже в честь победы над восставшими в 1831 году поляками. Намекая на явную несправедливость к памяти героев Кавказа, Котляревский в письме князю М.С. Воронцову от 13 января 1846 года предложил установить в Тифлисе памятник в виде четырехгранной пирамиды. На лицевой стороне он предлагал следующую надпись: «Российским войскам первой Персидской войны, начавшейся в 1802 году и кончившейся в 1813 году, малым числом принесших много пользы отечеству». На противоположной стороне —
808
Цит. по: Соллогуб В.Биография генерала Котляревского. С. 190.
809
Сокол К.Г.Монументальные памятники Российской империи. С. 197.
В ходе войны с Персией Цицианов неоднократно проявлял себя как жесткий и умелый полководец, заботившийся как о материальном обеспечении подчиненных, так и о их моральном поощрении. «Всякий имевший до него дело с полной доверенностью и утешительными надеждами прибегал к нему в своих нуждах, чистосердечно излагая свое дело; каждый был уверен, что никакое лицеприятие, никакая корысть не могли поколебать великой души его и что одна справедливость, подкрепляемая законами, при его разбирательстве решала всякое дело. Сколько, впрочем, ни бьш он строг и взыскателен по службе, но правотою и умом стяжал общую любовь и уважение, которые и доныне в памяти всех, знавших его, сохраняются», — писал П. Зубов [810] . Другой характеристики трудно было ожидать от автора апологетического сочинения, но она не слишком далека от истинного портрета главнокомандующего. П.Д. Цицианов имеет право на особое место в пантеоне покорителей Кавказа: он единственный из всех главнокомандующих в этом крае, который погиб на своем посту. Да, его смерть не сопровождалась грохотом сражения, его сразила «изменническая» пуля. Многие его предшественники и преемники были лично храбры, слышали свист пуль над своей головой, но все они благополучно дожили до преклонных лет и упокоились в постели, а не на сырой земле. У черногорцев, очень воинственного народа, высшей похвалой мужчине в XVIII столетии была фраза: «Он умер в сапогах», что означало гибель в бою или в походе…
810
Зубов И.Жизнь князя Павла Дмитриевича Цицианова. С. 19.
Можно сказать, что Цицианов исповедовал суворовский принцип: «Каждый солдат должен понимать свой маневр». Он полагал, что подчиненные ему командиры действовали успешнее, если видели всю картину происходящего. В октябре 1805 года генерал-майор П.Д. Несветаев просил у главнокомандующего разрешения на проведение карательной операции против курдов, воевавших на стороне персов. В ответ было отправлено следующее «предписание»: «Пред отправлением к вам нарочного курьера получил я от вас новые бумаги, на которые спешу с сим же дать вам разрешения. Ваше превосходительство имеете уже позволение идти на куртинцев и сделать репрезаль, и я не колебался бы позволить вам и занятие Талыней (село недалеко от Эривани, бывшая персидская крепость. — В.Л.),если б до крайности не беспокоило меня то, что посты в Памбакской и Шурагельской провинции и так уже сильно растянуты; прибавить же к вам войск никак не возможно, потому что я их здесь держу для устрашения Ширванского хана и Баку. Впрочем, если бы тем числом людей, каковое у вас находится, могли изворотиться и уверены в том, что занятие Талыней не обессилит вас, то я на сие согласен, как и на то, чтобы на первый раз Джафар-Кули-хан со своими людьми туда перешел, но с тем однако ж, что после он непременно должен перейти в Лори, ибо нельзя позволить ему водвориться в Талыне. Я не скрою от вашего превосходительства моих намерений, что если бы Баку был взят и Ширванское владение вошло трактатом под Российское подданство, то я сей же зимы с одним Севастопольским полком и 200 егерей — все, что имею у себя под руками, — пойду на Эривань; теперь же может быть нужно будет идти на Баку. И так ваше превосходительство из сих обстоятельств можете видеть, что усилить вас никак не возможно; следовательно, без совершенной уверенности вам не должно ни на что покушаться» [811] .
811
АКА К. Т. 2. С. 629.
Следует принимать во внимание, что Цицианов был вынужден использовать крайне ограниченные силы. К его мольбам о присылке подкреплений в Петербурге были глухи. В те времена Кавказ явно не был приоритетным направлением внешней политики России: Министерство иностранных дел, военное и морское ведомства, да и сам император смотрели прежде всего на Запад. Европа готовилась к большой войне, и Александр I видел себя одним из ее главных участников. Каждый солдат был на счету, и отправка сразу двух полков в Азию выглядела неразумным расточительством. Ситуация радикально изменится только спустя десятилетие после гибели Цицианова: после победы над наполеоновской Францией освободившиеся военные ресурсы можно будет использовать в других регионах. Кроме того, великие державы в начале XIX столетия только начали превращать земной шар в единое поле соперничества, и успешная экспансия за пределами Европы еще не превратилась в нечто равноценное удачным интригам дипломатов в главных столицах этой части света. Цицианов, рискуя вызвать неудовольствие царя своей настойчивостью, решился тем не менее «надавить» на него через графа Воронцова, указав в донесении от 27 апреля 1803 года, что отказ в присылке подкреплений «…впоследствии может представить более затруднений на будущую кампанию, смею сказать, окажет поступок, противоположный достоинству Российской империи, и… без сомнения уронит самым явным противодействием власть начальства моего и для пользы службы нужные знаки моего в сей стране полномочия» [812] . И здесь говорит вовсе не уязвленное самолюбие честолюбивого генерала. Ситуация действительно была нелепой: богатая и стратегически важнейшая часть Восточного Закавказья готова была сама упасть в руки России, а рук этих по сути не оказывалось… Потеря лица в такой ситуации могла иметь тяжелейшие последствия, поскольку наносила удар по тщательно формируемому имиджу Цицианова — полномочного владыки, обладателя огромной военной силы, человека, подтверждающего каждое свое слово решительными и скорыми действиями. Этот имидж — не радующее отражение в волшебном зеркале, а ресурс, во многих случаях важнейший, иногда едва ли не единственный, которым располагал Цицианов, показавший себя настоящим мастером, даже гением блефа. Этот прием не раз позволял ему выигрывать, имея на руках никудышные карты. Но на одном блефе выехать было невозможно — требовалось время от времени предъявлять и козыри…
812
Там же. Т. 1.С.291.
Глава шестая.
ЦИЦИАНОВ И ЗАПАДНАЯ ГРУЗИЯ
…Для предохранения пределов Грузии, от неустройств земли, ввергнутой в раздоры междоусобные, я найдусь в необходимости, под прикрытием войск, ввесть во владения царства имеретинского законного наследника оного…
Пост главнокомандующего в Грузии предполагал не только защиту и «обустройство» Карталино-Кахетинского царства, но и дальнейшее распространение границ империи в Закавказье. Включение владений Георгия XII в состав России предопределило судьбу Имеретии, Гурии, Мингрелии, Абхазии, Лечгума, Сванетии, некогда находившихся под властью одного царя. Объяснялось это не только предъявлением прав на наследство Багратионов. Западные княжества служили источником постоянной угрозы, поскольку тамошние князья не собирались отказываться от вооруженных нападений как привычного способа решения конфликтов с соседями. Все владетели Западного Закавказья находились в зависимости от Порты и при каждом конфликте Петербурга и Стамбула автоматически становились союзниками последнего,
Правитель Имеретии носил гордый царский титул, но имел дворец более чем скромный, вел по сути кочевую жизнь, перебираясь, подобно раннесредневековым европейским владыкам, от одного места стоянки к другому. Местные жители снабжали монарха и его свиту продовольствием. Благодатный климат и плодородные почвы позволяли получать высокие урожаи. Часть зерна продавалась туркам в обмен на соль, железо и другие изделия. Этнографы признавали сильное «азиатское» влияние на культуру имеретинцев, что выражалось в приниженном положении женщины, массе языческих пережитков. Одновременно отмечалось отсутствие пропасти между дворянством и крестьянством, что смягчало социальные отношения. Это во многом объяснялось тем, что дворяне и духовенство в Имеретии занимали непропорционально большую долю в общей численности населения. На одного феодала приходилось в среднем всего шесть крестьянских дворов, что фактически исключало социально-культурный отрыв тамошней знати от простых землепашцев. Развитие ремесел и торговли сдерживалось опасностью разорения, причем угроза такового в равной мере исходила как от соседей, так и от соплеменников. Несомненный знаток местного края русский резидент Литвинов писал по этому поводу: «Торговля производится тут армянами и евреями… Есть люди, обладающие капиталами, но с большим старанием их скрывают… Бедная наружность торгующими наблюдается ими для того, что всякий князь имеет право присвоить себе навсегда или на время то, что ему понравится, в доме может стоять постоем, вещи отнять без платы, одни жены и дети остаются без прикосновения. Сие разуметь должно об иностранных торгующих, но между подданными царя все божье, царское и княжье» [813] . Трудолюбивый и предприимчивый народ оказался в бедственном положении из-за внутренних неурядиц и внешних угроз. Войско имеретинское представляло собой типичное феодальное ополчение — храброе, но совершенно незнакомое с дисциплиной.
813
Пирцхалаишвили А.Г.Имеретия и Гурия в период 1804—1840 гг. С. 17.
Таков же был образ жизни и правления князей Дадиани, владевших Мингрелией, — с той только разницей, что это княжество по своим природным условиям значительно уступало Имеретии. Кроме того, мингрельские владыки и отдельные дворяне находились в постоянной вражде с соседями и друг с другом. Поэтому их подданные «были в постоянной бедности и чуть не умирали с голоду от угнетения их собственными владельцами и существовавшей войной между царем Имеретинским и Дадианом Мингрельским. Имеретинские войска, не имея возможности захватывать жителей, уходивших в леса, истребляли весь хлеб на полях, подрубали виноград и возвращались домой с утешением, что довели сих несчастных до отчаяния» [814] . Торговля пленными представляла главный доход всей местной знати. Суд был скорый и далеко не всегда правый. Правители лично разбирали дело и выносили приговор, большей частью тут же приводившийся в исполнение. При этом казни отличались изуверской жестокостью — вплоть до зарывания приговоренного живьем в негашеную известь. Особый статус имела область Лечгум площадью около 300 квадратных километров, представлявшая собой в начале XIX века конгломерат из одиннадцати укрепленных замков, каждый из которых принадлежал отдельному князю. Эти мелкие владетели играли на соперничестве Имеретии и Мингрелии, переходя в зависимости от ситуации то на одну, то на другую сторону. Важной составляющей постоянного конфликта в Западном Закавказье была неопределенность границ и политической организации края. Так, царь Имеретии считал Гурию, Мингрелию, Лечгум, Абхазию и Сванетию своими владениями, тогда как правители этих земель держались иного мнения. Но и сами они не контролировали территорию своих княжеств, поскольку многие их строптивые подданные по собственному разумению определяли степень своей подчиненности.
814
Дубровин Н.Закавказье… С. 141.
Царь Имеретии Соломон I был храбрым и умелым полководцем. Он добился самостоятельности своего государства (до 1768 года Имеретия находилась в вассальной зависимости от Турции) и не только успешно оборонял границы, но и держал в узде местное дворянство. По свидетельству полковника Бурнашева, царь Соломон «имел горячее желание войти в покровительство Всероссийского престола, единое о России слово производило в нем некое особое чувствование и самым последним чинам нашим, приезжающим в Имеретию, он оказывал безмерное уважение». Это высказывание требует комментария, тем более что далее автор записки сообщает о тесных связях имеретинского царя с Сулейман-пашой, главой пограничного пашалыка, который приходился ему приемным отцом. Скорее всего, Соломон, как и многие закавказские владыки, рассчитывал играть на русско-турецком противостоянии. Родственники его бежали в Грузию, где были приняты царем Ираклием II, «как они всегда привыкли принимать под защиту обоюдно бунтующих князей». Один из представителей имеретинской ветви Багратионов, «беглый» царевич Арчил, женился на грузинской царевне, что придало ему особый политический вес. Царь Соломон нашел чем ответить соседу: «…равным образом принял бежавшего из Грузии сына князя Эристова, обвиняемого в бунте против царя Ираклия, и женил на своей дочери»; охотно принимал он «и многих других не доброхотствующих князей, из того следовали с обеих сторон разные неудовольствия». После подавления мятежа князя Эристова у родного деда имеретинской царицы были конфискованы родовые имения, которые тут же передали царевичам, сыновьям Ираклия II. [815] По мере истощения сил обоих противников военные действия прекратились, хотя взаимное недоверие тлело в душах царей и в конце концов могло привести к большому пожару. Этот пожар не заставил себя долго ждать. Известно, что даже в «благоустроенных» монархиях передача престола от одного лица другому редко проходила без каких-либо осложнений. В тех же государствах, где в силу местных политических реалий являлись несколько претендентов на корону, смерть монарха сопровождалась различными династическими неурядицами. Так случилось в Имеретии, когда Соломон I окончил свой земной путь. Началась кровавая феодальная междоусобица, в которой смешались старые обиды, личные амбиции, клановые интриги, коварные измены и иностранное вмешательство. Таким образом, к рубежу XVIII—XIX веков Западная Грузия в политическом отношении представляла собой огромный клубок конфликтов — династических, межгосударственных и клановых. Царь Имеретии, претенденты на его престол, мятежные князья, правители Мингрелии и Грузии — все они вели свою игру, разыгрывая турецкую и русскую карты. Справедливости ради следует сказать, что их собственная судьба Россию мало интересовала. Все эти правители были нужны Петербургу исключительно как союзники, и в разрешении споров между ними власти империи стремились только к тому, чтобы их распри не мешали борьбе с турками. Так, имеретинской смутой умело воспользовался правитель Мингрелии Дадиани, давно лелеявший надежду покончить со всякими разговорами о своей зависимости от Имеретии. При храбром и воинственном Соломоне I Дадиани не мог о том и помыслить. Теперь он предложил одному из претендентов на престол военную помощь в обмен на территорию. Землю Дадиани получил, а вспомогательного войска не прислал, чем создал предпосылки для будущего конфликта.
815
Картина Грузии… С. 20—24.
Соломон I не оставил после себя прямых наследников. Поэтому после его смерти в 1782 году престол перешел к малолетнему племяннику Давиду Арчиловичу при регенте Давиде Георгиевиче, который приходился покойному царю двоюродным братом. Временный статус регента его не удовлетворял, и он принялся укреплять свою власть, заставляя всех непокорных и недовольных дворян эмигрировать в Картли-Кахетию и Мингрелию. Командовавший в те времена Кавказской линией П.С. Потемкин направил в Имеретию полковника Бурнашева, сумевшего примирить враждующие группировки на основе следующего компромисса: Давид Георгиевич признавался царем до совершеннолетия Давида Арчиловича. Платой за это стала отправка в Петербург специального посольства с просьбой о принятии Имеретии в российское подданство. Однако Екатерина II проявила осторожность, не решаясь обострять отношения с Турцией. Имеретинцы были щедро одарены, но манифеста о присоединении к России не последовало. Турки решили на всякий случай сменить правителя в этой земле и направили войско во главе с князем Кайхосро Абашидзе, чтобы тот стал первым лицом в Кутаиси. Потемкин оказал Давиду Георгиевичу финансовую и дипломатическую помощь, но достигнутое затишье оказалось коротким. Когда Давид Арчилович достиг совершеннолетия, князья-эмигранты с помощью Ираклия II и мингрелов добились его коронации с принятием имени Соломона II. Бывший регент Давид Георгиевич не собирался так легко сдавать позиции: он заручился поддержкой ахалцыхского паши и трижды во главе турецких отрядов совершал опустошительные рейды в свою родную страну. Во время последнего похода он попал в плен, но Ираклий II уговорил молодого царя Соломона II простить изменника. Турки еще раз попытались вернуть имеретинский престол своему ставленнику и вновь были разбиты наголову соединенным имеретинско-грузинским ополчением. Давид не угомонился и затеял переписку с ахалцыхским пашой на предмет возобновления борьбы за корону. Его тайные связи с врагом были обнаружены, и новое прощение ему удалось вымолить лишь ценой представления в заложники сына Константина и жены Анны. Однако жажда власти и мести оказалась сильнее родственных чувств: Давид пожертвовал самыми близкими людьми, вновь бежал в Турцию и вновь дважды приводил турецкие войска в Грузию. Оба похода окончились для него разгромом. Вскоре он заболел оспой и умер. Междоусобица разорила страну. Города и села лежали в развалинах, жители прятались в горах и лесах. Тысячи имеретинцев оказались угнаны в Турцию.