Циклон «Блондинка»
Шрифт:
Рядом с ним на сиденье лежала черная лаковая сумка.
— Что же хорошего? — несколько раздраженно спросила Эвелин.
— Иначе я не смог бы утром побриться. А я ненавижу ходить небритым.
«Жалкий сноб», — подумала девушка и чуть не расплакалась, посмотрев на себя: оборванная, грязная, исцарапанная, смертельно загнанная — в самом центре Европы. А этот пижон беспокоится о своей бритве!
Вероятно, она пыталась найти хоть какие-то недостатки в характере профессора, чтобы тем самым уравновесить стремительно растущую симпатию к нему.
Свою лаковую сумочку — тоже черного цвета — она
А кроме того, от сохранности пакета зависит честь несчастного лейтенанта Брэндса. Под какой, бишь, фамилией он служит в Иностранном легионе?
Мюнстер… Мюнстер… Мюнстер…
Эвелин твердила эту фамилию, словно заучивала урок.
Наконец они прибыли в Ла-Рошель.
Профессор остановил машину перед единственной гостиницей городка. Среди сидящих в распивочной крестьян аристократ-водитель, облаченный во фрак, вызвал всеобщее оживление. Баннистер покраснел до корней волос, когда маленький, кривоногий бретонец с головой, похожей на репу, воззрился на лорда, словно на афишную тумбу, и опасливо обошел его со всех сторон. А некий виноградарь полушепотом предложил хозяину позвать врача, пока он не остался наедине со странным постояльцем.
Фрачные брюки в нескольких местах были выпачканы машинным маслом. Промокший и смявшийся гармошкой воротничок докрасна натер шею, а верхняя пуговица оставила у горла глубокий след.
— Не скажете ли, где здесь находится гараж, сдающий машины напрокат? — спросила Эвелин хозяина гостиницы.
— Да рядом, шагах в десяти отсюда! Как выйдете, сразу увидите: перед ним еще бочка такая большая…
— Благодарю. Упакуйте мне в дорогу бутерброды и фрукты, я зайду за пакетом, как только найму машину.
— Слушаюсь.
— А я бы хотел снять номер, — сказал Баннистер.
Ночной сторож, заглянув ненароком в окно гостиницы, в ужасе отпрянул и перекрестился.
— На втором этаже есть хорошая комната — тихая, с окном в сад, — предложил хозяин и нерешительно спросил: — Месье один, без спутников?
— Мне пришлось спешно доставить даму, и не было времени переодеться… Скажите им, пожалуйста, чтобы они на меня не пялились. По крайней мере пусть не трогают руками!
В конце тирады Баннистер возвысил голос, и крестьяне испуганно отшатнулись от него. А тут еще виноградарь подлил масла в огонь, рассказав присутствующим, как в прошлом году в корбельском оркестре спятил контрабасист и, вообразив себя вдовствующей королевой, разгуливал среди ночи по селу с серебряной короной на голове.
— Не угодно ли отужинать?
— Нет, не угодно! Я спать хочу! — заявил лорд таким вызывающим тоном, словно ему категорически отказывали в ночлеге.
Эвелин лишь сейчас протянула лорду руку на прощание.
— Благослови вас Господь за все, что вы для меня сделали, сэр!
— Пожалуйста… Не стоит благодарности. — Он пожал протянутую руку.
Когда за девушкой закрылась дверь, он долго смотрел ей вслед. Как она печальна, потерянна!
Почувствовав горечь во рту, Баннистер невольно сглотнул. Ему было жаль Эвелин.
Во всяком случае, сам он счел жалостью то неопределенное чувство, которое не давало ему покоя; его так и подмывало сказать девушке на прощание несколько ободряющих
Баннистер поднялся к себе в номер. Хозяин предложил ему свой свежевыстиранный шлафрок.
Каждой клеточкой тела профессор чувствовал тяжесть проделанного путешествия. Несессер остался в машине… Не беда, побриться можно и утром, а сейчас главное лечь. В постель, скорее в постель! Свежевыстиранный шлафрок хозяина отдавал затхлостью. Ничего… Главное лечь. И спать, спать…
Его донельзя утомили эти малоприятные приключения. Пережитые волнения сказывались на нервах, к тому же профессор терпеть не мог беспорядка, осложнений и неудобств.
Баннистер с наслаждением вытянулся в постели, затем погасил свет. Счастливый тем, что наконец-то эта чудовищная, нелепая история позади, он провалился в глубокий сон.
Проспал он, должно быть, минут десять, когда его разбудили.
У постели стояла Эвелин.
— Немедленно вылезайте в окно, я приставила к подоконнику лестницу, — шепнула она ему на ухо.
Эвелин условилась с владельцем гаража о плате за прокат автомашины и поспешила обратно. Она была уже в нескольких шагах от гостиницы, когда в темноте вдруг вспыхнули фары и у входа резко затормозил автомобиль. Оттуда выскочили шестеро, и Эвелин едва успела укрыться за ближайшим деревом, прежде чем ее заметили. Она тотчас же узнала Адамса и Гордона. Кричаще одетый тип тоже был в этой компании. Выходит, они преследовали «альфа-ромео» от самого Парижа и попросту отстали дорогой. Гангстеры совещались между собой, и Эвелин было слышно каждое их слово.
— Похоже, они по глупости решили здесь заночевать, — сказал Адамс. — Надо кончать обоих.
— Придется обождать, — возразил Гордон, заглянув в окно распивочной. — Там еще трое, уйдут все посетители, тогда и приступим. Отсюда нашим пташкам не упорхнуть, они у нас в руках. А пока что можем спокойно посидеть и промочить горло.
Тем временем начался дождь. Зловещая шестерка отправилась в распивочную. Эвелин не бросило в дрожь от страха: похоже, со временем даже к смертельной опасности можно привыкнуть. Единственное, что внушало ей ужас: бандиты собирались убить милого, доброго человека, которого она успела полюбить, несмотря на всю его кажущуюся неприветливость. Девушка заглянула в окно. Бандиты сидели за столиком в углу, не сводя глаз с двери. Эвелин торопливо подкралась к большому красному автомобилю, на котором приехали преследователи.
Эвелин разбиралась в машинах. Когда отец был жив, у них был свой «форд» и Эвелин сама водила машину. Теперь это умение ей пригодилось. На всех четырех колесах она сняла колпачки вентилей и расшатывала их до тех пор, пока из камер не вышел воздух. Затем открыла капот, оборвала проводку у свечей зажигания и слила воду и масло. Обогнув гостиницу, Эвелин увидела, что во двор выходит одно-единственное окно, а значит, ошибки быть не может: там комната профессора. По счастью, она обнаружила и лестницу, приставленную к дверце на чердак. Эвелин перетащила ее и с большим трудом приладила так, чтобы можно было подобраться к раскрытому окну второго этажа. У нее подкашивались ноги, когда она впервые в жизни карабкалась по приставной лестнице наверх. Ночью. В комнату к мужчине!