Циклон над Сарыджаз
Шрифт:
Тишина головокружительная — слышно говор женщин за стенками барака, а стенки-то утепленные. Вдруг снег скрипнул. Вася огляделся — нигде никого. И бандиты неподвижно сидят. Опять скрип — совсем явственный. Покосился Хабардин на капитана, на его протез. Может, он нечаянно ногой шевельнул. А тот сам на Васю с удивлением смотрит, брови вскинул.
Скрип всё чаще слышится. Догадался Вася — рассредоточиваются потихоньку бандиты: то один двинется чуток, то другой. По сантиметру, по сантиметру, а дальше друг от друга. И следить за их действиями трудней и трудней. Пока на одном он
Капитан забеспокоился:
— Что делать будем?
А бандиты поскрипывают. Уж заметно расползлись, полукольцом охватывать начали. В молчании всё — скрипят, расползаются, окружают. Не убивать же их по одному, кто шевельнется? Два месяца ходили, искали, а нашли и взяли, да сохранить не сумели — это не работа.
— Знаешь что, капитан, — сказал Хабардин, — ты иди к углу барака, стань там и уж оттуда бей всякого, кто поднимется. Или пустится наутек. Стреляй! Или в барак захочет прорваться. Пали! Может, у них там ещё чего из оружия спрятано.
— А ты? — спросил капитан. — В бою мне всё понятно, а с такой поганью я дел не имел.
— Ничего, капитан. Я с ними справлюсь.
Достает Василий гранату-«лимонку», зажимает в левой руке.
— Уходи, уходи, капитан, — приказывает.
Тот послушался, подчинился.
Тогда Хабардин срывает колечко. Отпустить предохранитель ему осталось, чтоб граната разорвалась, — и всё. Потом сам садится на снег.
— Теперь ползите, гады! Хоть медленно, хоть быстро. Только поближе, поближе ко мне. А вот когда я решу, что хватит, я разожму пальцы, и половины вас сразу не будет. Ну! Коли поняли — сидите смирно.
Потом положил «лимонку» за пазуху, чтоб не замерзла рука, и держал бандитов в страхе, пока я пробивался в кабинет к Пузырю, разговоры вел.
Приехал я тогда, конечно, с подкреплением — всё хорошо.
А вот Вася с той поры болеет. Дорого ему дались те минутки.
Подошли рыбаки, помогли нам охранять арестованных. Пригласили байбиче — ну, пожилую женщину, чтобы обыскать женщин. Обнаружила байбиче у них в шальварах восемьдесят тысяч рублей денег. Пока шел обыск, со станции приехал Таукэ и привез ещё одного бандита. В коржуне у него нашли по три паспорта на каждого из банды: полугодовой, годовой и трехгодичный, на чужие фамилии; подделанные справки из канцелярии отряда…
Обыскали мы всех ещё раз тщательно. Когда подошел я к Исмагулу, он сказал вдруг:
— Я про Оморова, про Макэ хочу говорить.
Чувствую — свело скулы от ненависти, процедил сквозь зубы:
— Что ты хочешь?
А сам Васю подозвал, чтоб стал меж мной и Исмагулом. На всякий случай. Ну, как не сдержусь.
— Говори. Говори про Оморова Макэ, которого вы убили.
— Оморов потому погиб, что Кадыркул не хотел пойти с ним на свиданье. Нам передали — Макэ встречи с нами ищет. А Кадыркул ему засаду устроил.
— Для трибунала это не доказательство твоей невиновности.
— Я не о том, чтоб во внимание принимали. А как всё было… Чтоб вы
— Буду знать… Запомню на всю жизнь. Дядя ваш, Абджалбек, где?
Набычился Исмагул:
— Не знаю… Какой он дядя — бросил нас…
— Свинье не до поросят, когда на огонь тащат.
Отошел было Исмагул, обернулся:
— Макэ нам кричал. Звал. Мы на его голос шли… И стреляли!
— Замолчи! — заорал я. И спасибо Васе — отвел меня в сторону.
Ишь как сразу — «не дядя он нам — бросил нас…». Что ж, все верно. Иначе и быть не могло. Когда-то на Сарыджаз родовые старейшины — манапы предали свой род, своих соплеменников. Соплеменников, ради скота. Тогда было другое время. Сейчас толкают на убийство, на преступления своих родственников, кровных родственников. И тоже предают их. Сколько я видел такого. Только не Исмагулу и Кадыркулу думать о родстве с родовой знатью.
— Будет тебе, будет, Абдылда… — уговаривал меня Вася.
— Помни! Помни! — бушевал распалившийся Исмагул. — Тогда в камышах Оморов встретиться с нами хотел! Он пришел на место, ждал нас! Потом кричать, звать нас стал. Мы тихо подошли и стреляли на его голос, в темноте.
Тогда я не выдержал, не смог сдержать себя. Я сказал им всё, что узнал по телефону, когда из Бурылбайтала разговаривал с Алма-Атой. Меня никто не просил скрывать сказанного. На суде они узнали бы правду. Но есть известия, которые лучше услышать днем позже. Жаль мне было парней — ни за что обрекли они себя на позорную смерть.
— Слушай ты, Исмагул! И ты, Кадыркул, слушай! Вы подло убили человека, шедшего к вам с миром.
— Мы убили кровного врага!
— Оморов шел к вам, чтобы сказать: вы — не сыновья Аргынбаева. Абджалбек обманул вас. Ваша месть и ненависть трижды глупы. Родные сыновья Аргынбаева прогнали от себя Абджалбека, а вы как бараны побежали за старым козлом. Вы коварно, предательски убили человека, шедшего к вам с миром. Нет преступления безумней и никогда не было. Если вы мужчины, то не мог Абджалбек помешать вам выслушать Оморова. Он сказал бы вам то же, что говорю я: вы не сыновья Аргынбаева.
— Врешь, — тихо сказал Кадыркул.
Было так безмолвно вокруг, что все услышали скрип снега под его ногами: он пятился в ужасе…
— Не может… Не может такого быть… — шептал Исмагул.
Понимал я — поверить в подобное с первого мгновения невозможно. Ведь они свою жизнь поставили на эту ось, всю свою страсть, стремления. Месть за отца сделалась движущей силой их разума, месть, которая ослепила их, превратила в послушное орудие.
— Нет, нет, — словно заклинание твердил Исмагул и пятился по похрустывающему снегу.
— Это есть! Есть! Вы не сыновья Аргынбаева! Незачем вам было мстить. Некому!
Исмагул допятился до угла меж стеной барака и тамбуром. Втиснулся в него. И долго ещё мотал головой, не в силах осознать происшедшего с ними.
— Вы убийцы, подлые и глупые. Я не знаю, кто ваши родители. Но ваш отец-бедняк мог погибнуть от пули Аргынбаева, а мать могла умереть от голода, потому что Аргынбаев забрал у неё последнее.
— Мы не мстили?.. Мы только убийцы людей?.. — проговорил Кадыркул. — Мы не мстители?!