Циклон над Сарыджаз
Шрифт:
Они уточнили место, где утонул лесничий, и очертили трехметровый круг, в центре которого поставили треногу из бревен и укрепили ворот. Целых два дня они пилили сухостой для большого костра на берегу болота. По скромным подсчетам, дров хватило бы на две зимы для сельского клуба.
Федор смастерил длинные и прочные сани. В распадке они выбрали округлый камень, весом центнера в два. Семен предлагал взять побольше, но Зимогоров воспротивился:
— Его ж нам опускать да выволакивать придется. Камушек и так велик. Вы поймите, Семен Васильевич, работка-то с глыбушкой у нас с вами ювелирная
— Пока, Федор Фаддеевич, я ничего толком не понимаю. Попробуем — увидим.
— Увидите!
С трудом они привезли камень к берегу замерзшей топи. Запалили большой костер. Когда он хорошо разгорелся, закатили в огонь камень и полдня ждали, пока нагреется. Потом жердями-вагами, используя их, как рычаги, переложили раскаленный камень на сани и отволокли их к отмеченному кругу. Там подвесили его на петли из стального троса.
Глыба дышала сухим жаром. Федор принялся водить её по кругу. Камень шипел, из-под него вырывались клубы перегретого пара. Смешавшись с морозным воздухом, пар, попадая в гортань и легкие, драл их, что наждак. Сначала они терпели, но потом приступы кашля доводили до удушья то одного, то другого. Особенно когда протаяли первые сантиметры болотного льда со вмерзшей в него травой. Растения сгорали, соприкасаясь с раскаленной глыбой, и дух перехватывало от такого «воскурения». Едкий дым, пар, прелый болотный газ доводили до одури, стоило проработать в этом пекле несколько минут.
Когда камень остыл, его переложили на сани, а Федор вычерпал воду, скопившуюся во вмятине.
В первый день они протаяли круг сантиметров на десять.
— Хватит, — сказал Федор.
— Почему? — спросил Семен, бодрясь.
— Лед-то был под снегом. Наст — он вроде одеяла. Не давал топи промерзать глубоко.
— Ну?.. — допытывался Семен.
— Пропорем камнем лед — вода в котлованчик хлынет, и вся работа насмарку. Начинай всё снова, — то и дело перхая, ответил Федор. — Отдохнешь — поймешь.
— Говори… — Семен попробовал закурить, но табачный дым железным скребком продрал гортань, удушье сковало грудь. Припав на бок у костра, Семен зашелся в кашле и едва не четверть часа бился в судорогах.
Кое-как отдышавшись, он отшвырнул в огонь пачку с сигаретами и, утирая слезы, хватая широко открытым ртом жгущий горло морозный воздух, выдавил:
— Про-гу-лочка!..
— Сам напросился.
— А-т… ты… не ерепенься.
— Мне что? Не мне доказательства нужны. Я-то знаю — не убивал.
— Брось болтать!
— Чайку давай прими. Полегчает. Дальше — хуже будет.
— Почему?
— Пока поверху идем. В день сантиметров по двадцать углубляться в болото будем. За ночь мороз прохватит стенки, дно. Тогда опять камень горячий опустим. Под ним лед снова подтает. Вроде колодца яма станет. Вот уж оттуда пар пойдет фуговать, что из вулкана.
— На какую же глубину нам яму протаивать надо?
— Метра на два, на три. Говорил я тебе. Там и должен быть труп лесничего.
— Мы его и подпалим!
— Нет. Лед прозрачный. Как увидим тело, так и экспертов и следователя звать можно.
— Следователя сначала, — сказал Семен.
— Это ваше дело.
— А не повредим тело-то?
— Не… Обтаять по бокам можно.
— Как ты, Федор Фаддеич,
— Не я вовсе. Старатели. Они так зимой в речках золотой песок доставали для промывки. Удобнее, чем летом, получалось. И мокнуть не надо. Мороз стенки держит куда прочнее крепи в шурфе. Вот я и подумал… Коль дело до доказательств моей невиновности дошло, — а словам кто поверит? — то лесничего из топи зимой даже сподручнее достать…
Месяца каторжного труда стоило вытаять тело лесничего из болота. Но честное имя Зимогорова было спасено…
Вспомнив об этом страшном месяце, инспектор подумал: «А мне та работа на пользу пошла — курить бросил…»
Он пошел в сторону табора Дисанги.
Старик сидел у костра так же неподвижно, как и перед уходом Семена, будто ни разу и не шелохнулся.
— Ну вот. Скоро и чайком побалуемся, — сказал Семен и тут же спросил: — Когда к Хребтовой пойдем, Дисанги?
— Кабана возьмем и пойдем, однако. Я присмотрел. Много их тут, секачей, в дубняке. Неподалеку. Один матерый. Хватит ему гулять. Молодым простору больше будет.
— Вдвоем сподручнее… — Семен знал свирепый нрав этого мясного зверя, как говаривали добытчики, сам хаживал за кабанами, но вместе со зверовщиками, а не с таежными жителями. Раз подвернулся случай, почему бы и не поохотиться вместе с Дисанги?
— Сподручнее, — согласился удэгеец. — Три дня и ещё день ходил. Хорошо знаю, где он. Думают, стар Дисанги, совсем никуда не годен.
— Я не в помощники к тебе прошусь, Дисанги. Посмотреть хочу, поучиться.
— Стар Дисанги…
Семену не хотелось ни спорить, ни разубеждать старика в вещи очевидной и понятной. Шухов подвесил над огнем чайник и тут приметил, что в костре лежали две грибовидные березовые чаги — нароста. Они старательно тлели, испуская много дыма. Не спрашивая ни о чем Дисанги, Семен понял и взял на заметку, что и ему стоит так же поступать, когда придется зажигать дымокур.
Не разговаривая, они попили очень крепкого, вяжущего во рту чая. После довольно долгой ходьбы Семен почувствовал ставшую для него привычной легкость в движениях и приятное ощущение свежести. Дисанги тоже приободрился и повеселел.
— Пора, — сказал старик, и они тронулись в путь.
Плащ и котомку Семен оставил в таборе, ремень карабина набросил на плечо. Рядом со стариком Шухов выглядел необычайно рослым, статным.
Скоро они вышли из лиственничного бора, миновали распадок, заросший буйной бледно-лиловой леспедецией.
Семен попробовал сосредоточиться на предстоящей охоте, но не вышло. Ведь он толком не знал, как Дисанги будет скрадывать зверя, а спрашивать, как ему думалось, было поздно. Поэтому он просто шел за Дисанги, бесшумно и неторопливо.
Они вошли в дубраву, ярко освещенную отраженным от листвы светом. Казалось, что здесь светлее, чем на открытом месте. Мелькание бликов мешало сосредоточиться, отвлекало.
Дисанги шёл впереди, спокойно держа старую берданку в опущенной руке. Семен справедливо решил, что беспокоиться рано, до выслеженного стариком кабана ещё далеко. Ветер дул им встречь, и то задумывался в дремотном оцепенении, то, словно спохватившись, шумно пробегал в вершинах порывами, достигавшими даже земли.