Циклоп
Шрифт:
— Говорите!
Как безумный, Амброз метался в круге — требуя, крича. Все напряжение последнего времени вырвалось на свободу, лишая королевского мага рассудка. Он готов был поверить, что кулаки Симона измолотили его в кровь, но в победу, обернувшуюся чудовищем, Амброз поверить не мог.
— Значит, так?!
Он вернулся к старцу. Тот успел перевернуться на живот, и теперь пытался встать. Левая рука Симона беспомощно висела, как у тряпичной куклы, подвешенной на гвоздь.
— Смотрите! И не смейте отворачиваться!
Хохоча, он ударил старца по ребрам.
— Сомневаетесь? Вот вам!
Удар. И еще.
— Вот
Он бил и бил, не помня себя, и в какой-то миг ощутил, что нога угодила в костер. Пальцы и ступню обожгло дикой болью. Амброз закричал, отступая. Сквозь пергамент старческой кожи ясно просвечивал огонь, бегущий по жилам. От Симона пахнуло жаром, как от раскаленной печи, и Амброз в ужасе попятился. Этого не могло быть! В Круге Запрета нет магии! Он затравленно оглянулся. Круг больше не существовал. Осталась лишь черта, проведенная по земле, бесполезная и забытая. Маги покинули свои места, удаляясь прочь.
Жар усилился, и Амброз побежал.
Когда он вошел в шатер, его обожгла последняя на сегодня пощечина.
— Я все видела, — сказала Эльза.
Амброз кончиками пальцев тронул щеку.
— Ты дрянь, — сказала Эльза. — Теперь можешь убить меня.
— Пусть так, — кивнул Амброз. — Так даже лучше.
3.
…он был руками, месящими тесто. Тесто вздымалось и опадало, влажно хлюпая. Где-то кричали, но это лишь побуждало Амброза удвоить усилия. О, тесто! — мягкое, податливое; местами липкое. Задыхаясь, он лепил восхитительные, пышные булки. Груди, украшенные вишней соска. Бедра с темным, манящим ущельем между ними. Живот с поджаристой впадиной пупка. Все хлебопеки мира продали бы душу адским барышникам, лишь бы оказаться на его месте. Он был руками, и печью, и огнем в печи.
«Эльза, — вспомнил Амброз, задыхаясь. — Ее зовут Эльза…»
И снова забыл.
…он был ногами, топчущими виноград. Брызги сока летели во все стороны, и он жадно слизывал терпкую, душистую жидкость отовсюду, куда мог дотянуться. Голова шла кругом, когда Амброз надкусывал те ягоды, что волей случая остались целыми. Вино? — крепчайший хмель в мире не сравнился бы с этим опьянением. Сусло всхлипывало, стонало под бешеным напором мага. Схватив гроздь в кулак, он давил из последних сил, и пальцы белели, ногти впивались в скользкое, дрожащее, а красный ручеек стекал вниз, отчего волосы в паху слипались колечками.
«Дрянь, — вспомнил Амброз. — Это я дрянь. Нет, это она…»
И снова забыл.
Он был пахарем, взрывающим пашню. Он шел за плугом, он тянул плуг; он служил лемехом плуга. Хрипя, земля распахивала перед ним свое лоно. Борозда пылала, билась в агонии; слизистая, чуть солоноватая влага, сочась из земных пор, не имела власти остудить пламя зачатия. Он бросал семя в тесную, воспаленную, пульсирующую колыбель, расходовал себя без меры — и хохотал, как безумец. Он был нивой, и дождем, пролившимся с небес, и небесами, упавшими на твердь. Да, где-то кричали, но разве это важно?
«Нельзя, — подумал Амброз. — Что я делаю? Я…»
И сжег рассудок дотла.
Он был солдатом, ворвавшимся в захваченный город. За спиной остались трупы, кровь, горячка боя. Ярость кипела в тигле сердца, переплавляясь в иное. Вынырнув из омута смерти, он люто, страстно хотел доказать себе, что жив. Ноздри трепетали, человек шел по следу, как пес, и в третьем
«Эльза… ее зовут Эльза…»
Ну и что?
Он был насильником, Амброзом Держидеревом, чудовищем, с которого пощечина содрала человеческую личину. Он мог все. Зная любовь, как изысканный танец, где каждый шаг — ступень к обоюдному наслаждению, он и представить не мог, что его опыт — жалкий поскребыш рядом с возможностью силком раздвинуть женские ноги, сломив сопротивление. Симон унизил его в Кругу Запрета, превратив победу в насмешку. Сейчас Амброз должен был в свою очередь унизить кого-нибудь, растоптать, лишить чести и достоинства, иначе сердце разорвалось бы в груди.
— Я умру. Я скоро умру. Зачем ты ударила меня?
Он стоял над Эльзой на коленях. Чресла иссякли; разум, будь он проклят, возвращался из ссылки. Распятая на полу, истерзанная сивилла едва дышала. Кольца побегов, выметнувшись из корней пола, глубоко врезались ей в щиколотки и запястья. Губы вспухли, запеклись, как у больной после горячечной ночи. В спутанной гриве волос блестел обруч диадемы; чудо или кара богов, но украшение до сих пор оставалось на месте, не давая сивилле спастись за стеной безумия. Нагота Эльзы, в царапинах и пятнах кровоподтеков, утратила волшебную силу. Она больше не рождала в Амброзе похоть. Должно быть, снаружи слышали, как женщина кричала. Шли мимо шатра, делая вид, что торопятся; ухмылялись в бороды. Стыд? Нет, он не стыдился. Он так устал, что голым вышел бы на площадь, полную народа, и ничего бы не почувствовал.
— Я умру в таких мучениях, что ты и представить не можешь…
Жаль, ответил кто-то. Хотелось бы представить.
— Ты — моя надежда на спасение. Ты и Циклоп. Добром или силой, я вырву из вас даже то, чего вы не знаете. Думаешь, я боюсь смерти? Правильно думаешь. Но больше смерти, больше страданий, я боюсь, что стану первым в длинной веренице смертей. Возглавлю исход Высокого Искусства. Хорошо, первой была Красотка. Ты права. Эй, вы! Те, кто сейчас презирает меня! Я спасаю и вас тоже… Подавитесь вашим презрением!
Эльза шевельнулась. Под сомкнутыми веками дрожали глазные яблоки; вряд ли сивилла понимала, где находится и что с ней происходит. Дыхание ее было дыханием старухи, ковыляющей в гору. Ноги, согнутые в коленях, ослабли; запах пота и мускуса царил в шатре. Мускус, подумал Амброз. Мускус и тлен.
Почему — тлен?
— Насилие? Я готов мордовать стариков, если это на шаг приблизит меня к цели. Готов брать женщину силой, если это подарит мне час забвения. Я стану чудовищем в душе, чтобы не стать чудовищем во плоти. Что, Инес? Теперь ты понимаешь меня? Если даже пепел твой шевелится в горниле метаморфоз…