Цимес (сборник)
Шрифт:
– Еще очень рано…
– Пусть… Зато хорошо. Мне всегда жалко времени, когда хорошо…
– Ты в самом деле уверена? Правда – хорошо?
– Да, очень.
– И отчего же?
– От красоты. От того, что здесь – тихо. Оттого, что – дом…
– Но ты – чужая, ты же с севера. Что тебе эти холмы?
– Не знаю… Мне кажется… Я еще никогда не думала о старости, о смерти, а сейчас вдруг… Я вдруг поняла: есть места, где хотелось бы умереть…
– Тебе – умереть? Что за глупости…
– Не глупости, не глупости. Умереть не для того, чтобы не жить. Умереть для того, чтобы обрести покой. А обрести
– Вот как. Обрести покой…
– Все ищут покой. И ты тоже. Разве нет?
Я наконец поворачиваюсь и смотрю на нее.
Волосы спутаны, ласковое, утреннее, чуть припухшее со сна лицо. Яркие – вот-вот брызнут соком – губы. Открытые плечи, еще не тронутая солнцем грудь…
Зачем она здесь? После стольких лет тоски – что мне в этих словах, в этих губах, в этом теле? Разве можно утолить мой голод, которому столько лет? Взять ее сейчас – легко. Взять, выпить… А что потом? Вечность – ведь это колодец без дна. Бросишь камушек – и ни звука в ответ…
– Ты – Симонетта. Ты – мой камушек. Я тебя…
Но я молчу.
…Солнце вылупилось из-за горизонта, залило холмы, потекло по горным тропинкам, пришло в город и затопило его весь. Всю Флоренцию.
Снова, как всегда, настало утро…
– Симонетта, одевайся, нам пора. Летиция ждет нас к завтраку…
Здесь тихо. Грубые полотняные скатерти, простая еда, теплый хлеб. Летиция – моя кормилица, моя крестная мать. Я помню ее столько же, сколько помню себя. Она просто была – всегда. Так же, как и улыбка на ее широком добродушном лице. А еще – обжигающий кофе и болтовня сквозь смех. У нее восемь детей, и она рассказывает про каждого отдельно. Четверть часа – и они говорят с Симой так, словно она выкормила и ее тоже.
Потому что – как же можно не любить Симонетту?
Когда они спускаются в сад, я вижу ее, пронизанную солнечными лучами, и не верю сам себе – неужели, неужели я ее нашел? Все-таки – нашел…
Теперь – лишь бы не потерять.
Она любила другого и рано, очень рано умерла. В этой фразе – моя судьба и эта бесконечная тоска.
Я не попробовал ее – женщину, зато я ее писал. Я писал ее всюду и всегда, всю жизнь. Я обессмертил свое имя, рассказывая о своей любви к ней. И какой в этом толк? Ведь я так ее и не вкусил.
Хотя порой мне кажется: испробуй я ее, не смог бы ее писать. Потому что исчезла бы тайна. Впрочем, если бы она не умерла от чахотки, я бы ее, конечно, убил. Ибо – так желать…
Но я пишу, пишу…
Кости ее давно истлели, губы превратились в прах, а люди приходят и говорят: «Поглядите, какая Венера». Я сумел продлить ее жизнь, я сделал ее вечной. Но вот уже сотни лет я просыпаюсь по ночам в холодном поту с ее именем на губах – Симонетта.
Мое неиспитое вино…
Я с детства не такой, как все, другой.
Сначала я не понимал отчего. Потом… Потом я начал искать гармонию, а находил… Особенно трудно было с женщинами. Не знаю почему, но они тянулись ко мне всегда. Может, потому, что каждая, пусть не ведая, надеялась оказаться Симонеттой. Сколько их было…
Они появлялись ненадолго и исчезали навсегда. Моя неутолимая жажда вела меня дальше – к тем, кто приходил
Пока я не встретил Мию.
Пусть ненадолго, она меня победила. Она смогла заслонить Симонетту, и я испугался.
Не сразу, а когда понял…
Мы просто ехали в Ниццу. Я так хотел показать ей голубые камни на побережье.
…когда я вылез по склону обратно на шоссе, на мне не было живого места – кровоподтеки, синяки, ссадины. Потом, в больнице, даже нашли трещину в голеностопе. Целых три недели на костылях и в гипсе. Мия почти не пострадала внешне, она лежала рядом с машиной ничком, уткнувшись лицом в траву. Когда до нее добрались, она была… она умерла. Всего-то одна-единственная глубокая рана на левом виске – случайный камень, и… Это было проще всего – я подобрал его накануне, чтобы он был под рукой – когда… Рассказывать – долго… Разбить бутылку масла вблизи от края дороги, пересадить Мию на место водителя, придавить булыжником педаль газа, выпрыгнуть и прокатиться вниз несколько десятков метров… Вот и все. Зато Симонетта вернулась ко мне навсегда. Это главное, а значит, и я не мог поступить иначе, ведь в моем сердце есть место только для одной женщины, и предать ее – означало бы предать красоту, предать мою любовь и мою тоску. Хорошо, что Мия умерла. Да и не умерла она вовсе, я ведь так часто вижу в толпе ее лицо, слышу ее голос… Особенно когда вновь проезжаю это место почти на самой вершине. Невозможно описать прелесть этих округлых красно-зеленых холмов. Тот, кто не видел, не поймет. Но если хоть однажды…
Через несколько лет я женился. Она сказала, что беременна от меня, и я поверил. Я привык к ней и к ребенку и даже расстроился, когда она меня бросила. Впрочем, все это было не важно, ничто не мешало мне искать и любить Симонетту. Желать ее – безумно.
И вот теперь…
Нет, я все еще не могу поверить до конца, что эта маленькая Сима, девушка с ускользающим взглядом, и есть моя выстраданная и все-таки появившаяся любовь.
Понимаете, я так долго ждал, что никак не могу ошибиться.
Именно поэтому я ее не трогаю. Ведь если я ошибся и Симонетта вновь ускользнула от меня, на что мне эта восхитительная плоть?
– Избавься от нее, – шепчет мне кто-то внутри – и делается так страшно…
Целых пять столетий одиночества – немудрено, что я так недоверчив.
– Избавься от нее. Избавься. Горная дорога, вино, которое впитало так много солнца. А потом снова – вечное томление, вечное ожидание Симонетты, и никто никогда не сможет тебе помешать.
Желать – ее…
Днем мы поехали во Флоренцию.
На Симе легкое белое платье и босоножки из тонких золотистых ремешков. Я веду ее на самый верх, обзорная площадка – всего четыреста одиннадцать ступеней, и мы в небе.
– Смотри, теперь весь этот город – твой…
– Сандро, понимаешь, я ужасно боюсь высоты.
Она стоит, прижавшись к стене и не поднимая глаз.
– Ты ошибаешься. Ты боялась высоты, да. Но с тех пор, как ты со мной, как мы – вместе, твой страх прошел. Потому что сейчас ты уже научилась летать. Ты ведь и сама это знаешь, правда? Вот эта пропасть перед нами – сделай шаг, и полетишь.