Цимес (сборник)
Шрифт:
– Почему?
– Потому что потом уже не вырваться. Не отпустит. А может, сам не захочешь…
– Вы говорите странно… Кто она? Как ее зовут?
– Ее? Ее звали… Нет, сначала… А как зовут – вас? Тебя?
– Сима… То есть Симона…
– Пожалуй… Я буду звать тебя – Симонетта.
– А почему – пожалуй?
– Потому, что это имя тебе подходит, а ты – ему. И это хорошо. Вообще все хорошо, ведь мы встретились. Откуда ты знаешь итальянский?
– Это моя специальность – европейские языки. Английский, французский, итальянский…
– И почему
– Откуда вы знаете?
– Говори мне «ты». Мое имя Сандро. Пожалуйста, всегда говори мне «ты».
– Сандро…
– Тебе идут слезы, но все-таки вытри их, а…
– Но у меня… неприятности. Вам легко говорить…
– Тебе. Тебе легко…
Она послушно кивает.
– Тебе легко говорить.
Послушная… Послушная девочка, послушная дочь, послушная любовница… Та, что еще не проснулась. Та, чей взгляд невозможно поймать.
Симонетта…
Размазывая слезы по щекам и забавно растягивая гласные – что-то славянское в ее лице и этом милом акценте – она долго и путано рассказывает мне свою историю. После окончания университета поехала с другом в Италию, сначала, конечно же, Венеция, а там бурная ссора с Ромео, разрыв, вот уеду – ему назло, уеду – одна… жара, суета и сутолока вокзала, и, в довершение всех бед, пропажа кошелька и документов, обнаруженная ею уже прямо здесь, в поезде, несущемся со скоростью почти триста километров в час… все это ради того, чтобы забыть, забыть изменчивую, прекрасную, истекающую солнцем Венецию и оказаться в ладонях Тосканы – в моих ладонях.
Мои ладони… Они шершавы и горячи. Такие, какими их сделала долгая работа с камнем. А я работаю с ним всю жизнь, сколько себя помню. Я возвращаю ему красоту и тепло, наполняю солнцем. Мои руки знают благородство его линий, его дыханье и его смерть… Среди моих предков – каменотесы, известные не только во Фьезоле – по всей Тоскане. Скульптор, реставратор, каменотес – Сандро. Странно, я все время забываю, что Мия – умерла… Я все время об этом забываю.
Зато вижу ее живую – смуглокожую, хрупкую, зеленоглазую, с влажными от страсти черными завитками на тонкой шее, чувствую ее горячечный озноб. А ведь больше двадцати лет прошло… Не отпускает она меня, Мия… Сын вырос, жена ушла к лучшему другу. Осталась только работа, камень, его живое чудо… И моя неистовая Мия, которой всегда будет двадцать три…
– И что ты собираешься делать?
Сима пожимает плечами, смотрит – сквозь меня – доверчиво, склоняет голову чуть набок. И я вижу Симонетту…
Я пишу ее вновь и вновь, уже почти пятьсот лет. Пишу ее живую, потому что красота не умирает. И пусть она любит не меня, все это время, все эти пятьсот лет. Я привык.
И потом, у меня все же была – Мия…
Из Флоренции мы сразу же отправились в Фьезоле. Симу даже не пришлось уговаривать, все произошло само собой. Само собой, как и должно было быть…
Я просто подхватил ее сумку,
– Ну, идем?
И она побежала за мной вприпрыжку.
– А это вот и есть Флоренция, да?
…Автобус карабкался по холмам, рядом щебетала Симонетта, а я… Я глядел на залитые солнцем, раскаленные добела улицы моего детства и удивлялся сам себе – почему меня совершенно не утомляет ее почти детская болтовня? И ждал. Увидит ли она? Поймет ли?
И она…
Именно на этом повороте, почти на самом верху, она кинула мимолетный взгляд в окно и… Тому, кто ни разу этого не видел, не расскажешь. Любые слова тусклы и незначительны по сравнению с нежной прелестью этих округлых красно-зеленых холмов. Но если хоть однажды…
Она вдруг вцепилась в мою руку, замолчала и выдохнула:
– Вот это – да-а-а-а…
И целых десять минут после не произнесла ни слова. Ее тонкие пальцы в моей ладони, ее вздохи у моего плеча…
От автобусной остановки пешком – все выше и выше, и вот они – прочные чугунные ворота, вязь решетки, ржавый, давно никому не нужный замок. Поблизости, в зарослях плюща, лаз, о котором уже так давно знаю только я один. Вот он – дом моего детства…
За забором – старый заброшенный сад, дремлющие под солнцем оливы и кипарисы.
Двадцать лет забвения. Вывороченная, тоскующая по прошлому земля…
Дом заброшен и местами разрушен, но правая половина сохранилась гораздо лучше, почти целиком. Особенно столовая с узкими высокими окнами вдоль всей стены: тронь ставни – и вот оно, небо. Небо Тосканы…
Я не хотел возвращаться – что толку от давних детских воспоминаний, от этого полуразвалившегося дома… Невозможно похоронить себя в этой глуши, прекрасной, но какой же, боже мой, глуши. Только после развода я решился.
Все-таки – наследство.
Все-таки кров и – кровь…
Сима кружит по комнатам и смеется.
– Сандро, погляди, какое чудо – настоящий Дом! Он живой, он дышит. И поскрипывает от старости.
– Верно, но он, хоть и старый, еще ничего. А сколько всего он помнит.
– Мы на самом деле можем тут остаться? Можем тут жить?
– Почему же нет… Мне только надо зайти в мэрию и еще кое-куда. Подождешь? А потом мы сходим на рынок и накупим всякой всячины, а?
Она улыбается. Ее губы, которые вот-вот выдохнут: «Да…»
Я знаю ее так давно. Наверняка и она чувствует то же самое. Я подхожу близко и наклоняюсь к ее лицу. Я помню его до самой последней черточки, до крохотных морщинок в уголках вдруг пересохших губ, до…
– Симонетта, – шепчу я про себя. – Моя Симонетта… Скажи мне, ты ведь вся-вся – моя. Правда?
Как трудно ее – писать.
Как легко ее – любить.
Весь город, вся Флоренция любит Симонетту. Еще бы, ее полюбит каждый, кто посмотрит ей в глаза. Ни за что не поймать взгляд этих синих глаз, ведь ей интересна лишь она сама. Но если повезет и она вам улыбнется, то вы… вы упадете – в небо…