Циркач
Шрифт:
Их четверка сложилась еще в начальных классах. Потом родители, видя общность ребят, отдали их вместе в музыкальное училище, правда, в разные классы – там компания окончательно окрепла. Казалась: ничто теперь не разобьет их дружбу, и они будут дружить вечно, как их родители на всю жизнь сохранили школьных друзей. Но недавно Коля почувствовал: в воздухе повеяло переменами.
– А мы с родителями уезжаем через неделю, – произнес вдруг Гришка.
До сих пор друзья два квартала шли в полной тишине, и его фраза прозвучала громко, заметно и неприлично, словно он нарушил волшебство вечера неуместным заявлением.
– Я знаю. Мы
Колю словно ударило током. Вот оно. Началось. Сбываются худшие слухи. Эвакуируют рабочих, а родители Гришки и Лины трудятся в соседних цехах, и ехать им, выходит, тоже вместе. Коля даже чуть заревновал. Эх, Лина! Знала, что придется прощаться. Зачем только подавала надежду!
Нет, конечно, он и сам уезжает, только ведь артисты – люди свободные, Коля мог бы навещать друзей в любой момент. У знаменитостей, говорят, есть свои ассистенты. Может, и у Коли скоро появится помощник, он будет покупать билеты и организовывать встречи с поклонниками и друзьями. Здорово же сделаться артистом! Колю опять захватили мечты о цирке.
Шура напряженно молчал.
– А вы чего? – спросила его Лина.
– Чего мы. Сама знаешь, – вполголоса сказал он.
Их семья прежде жила в сибирском поселке. Шуркин папа работал в колхозе и разрешал крестьянским семьям оставлять при дворах куриц и коз, чтоб хоть как-то прокормить ребятишек. Но ничего у него не получилось: скоро в области начался голодомор. Его подопечные умирали целыми дворами. Маленький Шурка, видя, в каком отчаянии пребывает отец, неделями напролет бегал по опустевшему поселку, бил палкой по крапиве и с детской несдержанной злостью кричал: «Серп и молот – смерть и голод!» Однажды его за ухо поймал начальник отца, председатель колхоза: «Это кто тебя, мальчик, научил? У тебя дома так говорят?» Шурка перепугался, но поздно. Председатель решил, что жалость мешает строительству коммунизма, и отца выслали. Перед отъездом он обещал шестилетнему сыну, что непременно вернется, когда отпустят. Только отпускать никто не собирался.
Мать после высылки отца парализовало на левую руку, и кисть ее болталась, как обломленная сухая ветка. Они с сыном уехали подальше от мест, что принесли им горе. Шурка долго мыкался с больной безработной матерью, она еле устроилась уборщицей в школу, да и там ее держали из жалости. Денег не хватало. Из-за отца Шуру не приняли в комсомольцы, и, вспоминая о том, как поступили с их семьей, он рвал и метал – до сих пор, хотя прошло много лет. «Сволочи», – сжимал зубы Шура. «Тише, что ты?» – испуганно шептала Лина, пытаясь его успокоить. Но тот навсегда возненавидел тех, кто отобрал у него будущее.
Коля не мог согласиться с другом, хотя прекрасно его понимал: когда твоего отца высылают несправедливо, как быть объективным? Председатель колхоза просто не разобрался, в чем дело. Наверно, произошла ошибка. Коля советовал Шуре написать письмо товарищу Сталину – он точно решил бы вопрос. Но друг озлобленно скрежетал зубами: «Ничего ты не понимаешь». Если не касаться больной темы, он был отличным другом, надежным и способным поддержать. Но когда упоминали про отца – зверел.
Теперь, когда Лина и Гришка уедут, они с Шурой останутся вдвоем. Деньги, обещанные Петей, появятся нескоро: расчет брат получил, но до копейки отдал маме за расходы на свадьбу. Коля осознал, что их дружная, давняя компания распадается.
– Ну, не грусти, – Лина повернулась к Коле
Но Коля стоял поникший. И дураку было ясно, что она его только утешает, а на самом деле никто не знает, когда закончится война. А если?.. Но о страшном «если» думать не хотелось. Мысли проникали в разум против желания: липкие, темные, холодящие кожу и проникающие под нее, как тысяча острых иголок.
Лина потянулась к Коле, закрыла его собой и поцеловала в щеку. Гришка и Шура отошли немного вперед и не видели момент их близости. Она случилась быстро, внезапно, как летний дождь, и Коля не успел ответить на порыв Лины. Он продолжал стоять в ступоре посреди вечернего Лиговского проспекта, пока друзья отрывались от них шаг за шагом.
– Пойдем, – снова взяла его под руку Лина, – зачем думать о плохом? Ничего еще не случилось, – она опять улыбнулась чудесной, мягкой улыбкой.
Она поцеловала его! Взаправду! Коля почувствовал, что теперь точно никогда не забудет дождливый вечер, их прогулку, фонари посреди Лиговского, рассыпающийся на тысячи огоньков свет и нежное прикосновение губ Лины. На секунду мелькнула мысль: а считается ли первым поцелуем, если он не целовал ее? Но все его существо кричало: «Считается! Конечно, считается!»
Гришка с Шурой забежали далеко вперед, и Лина потянула его вслед за ними, но Колей овладело оцепенение, и он еле переставлял ноги, с трудом сдерживаясь, чтобы не уставиться на Лину. Знает ли она, что он раньше не целовался с девчонкой? Наверно, догадывается. Но как уверенно держится, безмятежно улыбается и тараторит пустяки про отъезд цеха, где работают ее родители.
– А давайте сфотографируемся, ребята, а? Ну? – предложила Лина. – Я у отца выпросила его «Лилипута». Прости, Коля, так фотоаппарат называется.
– Ладно, без обид, – усмехнулся он.
Слово из ее уст неприятно резануло слух, хотя раньше, услышанное от других, оно его не задевало. Нужно было поцеловать ее в ответ, а то, она, наверно, рассердилась…
– Вот это штучка! – присвистнул Гришка, выхватив из рук Лины маленькую коробку, что она достала из портфеля.
– А ты умеешь фотографировать? – удивился Шура.
– Шутишь! Нет, конечно, – усмехнулась она. – Мы поступим просто: попросим кого-нибудь нас сфотографировать. А потом я у папы попрошу проявить. Он нам сделает четыре фото, и у каждого будет фотография. Здорово я придумала? Вот разъедемся и будем друг друга вспоминать.
– Боюсь, я и так до конца дней своих не забуду ваши физиономии, – засмеялся Шура.
– Извините, вы не могли бы сфотографировать нас с друзьями? – стеснительно обратилась Лина к прохожему.
– Дорогая девушка, я с техникой на «вы». Сломаю еще, – отмахнулся он.
– Лина, ты вон у того спроси, в очках. Он точно умеет, – показал Шура на гражданина в длинном черном плаще, прямой походкой вышагивающего у самого поребрика.
– Простите, вы не могли бы…
– Да отчего же, очень даже мог бы, – картавя, ответил ей прохожий номер два, взяв «Лилипута» из рук Лины. – В ваши годы я даже работал юным корреспондентом в газете. Встаньте-ка поближе друг к другу. Товарищи! Улыбаться рано. Перед нами стоит серьезная задача.