Циркач
Шрифт:
– А я? – робко напомнил о себе Коля.
Все удивленно повернулись к нему.
– Ой! – воскликнула, всплеснув руками, мама. – Про Колю-то ведь забыли!
– Я ж тебе денег обещал на дорогу, – вспомнил Петя.
– Петенька, тебе они нужнее, – жалобно простонала мама, взяв его за руки.
Ирина смотрела на мужа исподлобья, как на предателя, чьим обещаниям глупо довериться, а, тем более, страшно поверить всерьез. Коля тоже понимал: в словах брата сплошь неправда. И утешения, и указания держаться рядом с мамой, и уверения в будущих письмах. Петя сам не ведал, где будет завтра:
Коля ни капли не осуждал брата. Есть обещания, которые ты выполнить не в силах, как бы сильно ни хотел. Он не посмел бы в эту секунду напомнить брату о данном им слове. Теперь, когда Петя вынужденно бросает любимую жену и родную мать, было бы жестоко взывать к его чести, требовать обещанных денег, хоть они и значат теперь буквально все, и решают исход. Но Петя не собирался сдаваться. Он наклонился к чемодану и, вывернув боковой карман, вытащил пачку денежных купюр.
– На вот, – сунул он их в руки Коле. – Беги сегодня же из Ленинграда. В ночь отправляется баржа по Ладоге. Ты успеешь, если поторопишься.
Коля смотрел на пачку денег у себя в ладонях: купюры были мелкие, их не хватило бы даже на дорогу до Молотова. А ведь нужно дожить до первой зарплаты в цирке, покупать каждый день еду, возможно, костюмы и много чего другого. «Нет, напрасно, не получится!» – подумал в отчаянии Коля.
Петя взглянул на брата, побежал опять в комнату, где открыл комод и полез под белье. Он вытащил оттуда несколько крупных купюр – перепрятанных, видно, после обыска – и протянул их Коле. Но Ирина вцепилась мужу в руку:
– Не смей! Нам тоже здесь выживать!
– Отец не хотел, чтобы ты уезжал, – неожиданно поддержала невестку мама.
– Но ведь отца с нами нет. Кто должен принять решение? – возмутился Коля.
– Он тоже сын врага народа. И лучше ему уехать, – угрюмо бросил Петя.
– Он же маленький! – вскрикнула она. – Не будет ничего!
– С двенадцати лет отвечают. А ему семнадцать.
– Деньги отдай, я сказала, – дергала мужа Ирина.
– Не лучше ли тебе остаться в Ленинграде? – продолжала мама. – Как ты один?
– Решай! Теперь же. В эту минуту, – резко сказал Петя брату.
– Поеду! – уверенно выпалил Коля, смотря ему в глаза.
Ирина продолжала цепляться к мужу, пытаясь отобрать у него деньги. Он легонько отпихнул ее, вырвался и отдал купюры Коле. Отбирать их у того, кто ей по пояс ростом, она не посмела, только сморщилась и отошла.
– Тогда вот, возьми. Должно хватить. Слушай внимательно: беги к Метелину. Помнишь, куда идти? Эээх, – он выхватил из кармана карандаш с клочком бумаги и принялся писать адрес. – Скажи: от Петра Скворцова, передай записку. Он выпишет листок. Вас вывезут за линию фронта. А там уже думай сам. Больше я ничем помочь не могу. Иди!
Коля в замешательстве смотрел на близких, словно опасаясь их дальнейших возражений и что такое важное дело решилось быстро. Мама пошла к нему, готовая перегородить путь к дверям. Но Петя снова крикнул: «Иди!», и она отступила.
Брат прав: нужно торопиться! Коля бросил последний взгляд на Петю, на застывшую маму и на Ирину, которая рылась в комоде, пересчитывая остатки денег. И захлопнул дверь родного
***
Когда он вернулся от Метелина, ни Пети, ни Ирины уже не было. Только мамаша, опустошенная после истерики, мыла полы, тяжко волоча тряпкой по полу.
– Сколько грязи, Боже, сколько грязи, – причитала она, утирая пол со лба. – И что люди теперь о нас подумают?
Мама с ее вечным «что подумают люди» сейчас казалась ему еще более наивной и непрактичной, чем всегда. Можно ли ждать от нее поддержки? Она сама нуждалась в том, чтобы ей сказали что-то в ободрение, обманули, посулили пряник, когда впереди ждут одни кнуты. Ее растрепанные волосы, небрежно собранные в пучок, наклон спины с повязанным сзади платком, сморщенные от влаги натруженные ладони – весь образ вызывал в Коле трепет и нежность. Он побежал к ней, обнял и тихо заплакал, уткнувшись в ее платье. Исступленно, не стесняясь и не пытаясь выглядеть большим. Мама прижимала его к себе и качала, как в детстве. От свежевымытых полов пахло порошком, а от всей квартиры – пустотой и безысходностью.
Как можно оставить ее? Он до сих пор не думал об этом. Считал, что покинуть дом – просто, когда знаешь, куда идти. Ведь он ехал навстречу взрослой жизни, приключениям, новой интересной работе. Но забыл, что уезжает от мамы – такой беззащитной, брошенной всеми.
– Так что же, ты теперь станешь циркачом? – спросила она, гладя его по голове.
– А ты как будешь тут?
– Останусь в школе. Перебьемся, не бойся, – мама придала своим губам подобие улыбки, в которой проступало больше мужества, чем правды.
– А отец? – сорвалось у него.
– На все воля Божья, – тихо произнесла она каменными от ужаса губами. – На вот, возьми варежки в дорогу.
Те, что она связала для двоих убывших, остались лежать у порога, забытые в суматохе. Коля чувствовал, как мама дрожит от страха грядущей неизвестности, как она страдает без отца и Пети. И теперь ему, младшему сыну, предстояло нанести последний удар по материнскому сердцу. Оторвать от него последний кусок.
Но выбор сделан. Листок получен. Коля собрал дорожный узел и долго решал, стоит ли везти в путешествие свою скрипку. В ангажементе говорилось, что цирк предоставляет артистам инструменты и реквизит. Но скрипка в годы учебы служила ему верной подругой, и оставить ее сейчас – значит предать их дружбу. Коля взвалил на себя поклажу, сунул в карман варежки, поцеловал на прощанье мамашу с обещанием сразу же по прибытию выслать новый адрес и покинул квартиру на Лиговском – надолго или навсегда, пока не знал.
4
Баржа отплывала в ночь. Нагруженная, как вьючное животное, усыпанная людьми, точно бродячая собака блохами, она висела над черной поверхностью Ладоги. На палубе громоздились мешки, узлы и чемоданы. Кругом у причала толпились люди. Холодное дуновение осени ощущалось в напряженном воздухе. Пассажиры, тревожно передвигаясь с места на место, ожидали распоряжений матросов. Их было двое – оба мелкие, пронырливые корабельные слуги, без жалости и церемоний. Они помогали грузить багаж, прикрикивали, когда кто-то загораживал проход, и яростно размахивали руками, чтобы народ не толпился на одном пятаке.