Цитадель Гипонерос

Бордаж Пьер

— Они не смогут проникнуть за заборы Тутты. Система клеточной идентификации не…

— С ними были скаиты-стиратели. С заданием заставить администраторш отключить идентификатор.

— Надеюсь, они пропали вовремя, — вздохнул Саул Арнен.

Он повернулся к остальным, взмахнул своим гарпунным ружьем и заорал:

— В монастырь!

— В монастырь! — воскликнули сотни голосов.

*

Тау Фраим проворно и грациозно уворачивался от шипящих дисков наемников. Время от времени Шари поглядывал на сына, чтобы убедиться, что того не задело. Сначала рефлекс понуждал махди вытолкать ребенка за ту сторону двери и держать подальше от вестибюля, но вскоре он понял, что Тау Фраим гораздо лучше его самого приспособился к рептильной энергии, темпу, остроте

зрения, искажению пространства-времени. К тому же он осознал, какие преимущества дают отвлекающие маневры этой подвижной, недосягаемой цели: она вдвое уменьшила количество снарядов, от которых он должен был уклоняться сам, и позволила сосредоточиться на собственных выстрелах.

Он перескочил через пушку-дезинтегратор и в прыжке открыл огонь по двум наемникам, присевшим за постаментом. Затем он гибко приземлился, развернулся, шагом в сторону уклонился от трех дисков и выпустил очередь в сторону овата. Последний молчком упал, схватившись руками за живот. Прочие не догадывались, что нет смысла тратить время и энергию на Тау Фраима. До них, раздраженных легкостью, с которой этот ребенок играл с их снарядами, не доходило, что он безоружен и потому не может ударить в ответ.

Когда они наконец решили сосредоточить свои усилия на Шари, таком же неуловимом, как и ребенок, но вооруженном волнобоем, их оставалось четверо. Четверо наемников, которые отступили к выходу, не переставая отстреливаться дисками. Теперь они понимали, что имеют дело не с обычными противниками, а со странными полу-животными, полу-мифическими существами, причем в любом случае — существами непобедимыми; и, хотя их всегда школили в духе достойной максимы «победа или смерть», они избрали отступление. Они безусловно потерпели провал, они не сумели захватить ребенка тутталки-изгнанницы; они знали уставной порядок в случае неудачи — им надлежало с честью покончить с собой, но их овата, чтобы проследить за исполнением устава, здесь больше не было, а дисциплина с момента провозглашения империи Ангов и наделения властью организации Притива ощутимо ослабла. Притивы, изначально просто группа отщепенцев, вышвырнутых из рыцарей-абсуратов, выросли в тени планетарных правительств, которым требовались молчаливые исполнители для выполнения грязной работы. По сути, они жили в ночи, как равнинные хищники, чьи глаза светятся во тьме, как убийцы, воры, заговорщики, жиголо, однако при свете дня их руководство, конечно, истинную их природу отрицало. Союз с Ангами Сиракузскими и скаитами Гипонероса, безусловно, позволил Притиву сразить своего исконного врага, Орден Абсуратов, но этот триумф парадоксальным образом повел Притив к его закату: оковы бдительности и скрытности ослабли, и Притив превратился не более чем в обычную армию. Его сжег блеск Сиракузы, как опаляют крылья насекомые в лучах светошаров. Он отбросил Орден, ненавистного прародителя, в тень, и, следуя беспристрастному круговороту бытия, свет отбросил его самого обратно в ничто. Вот по каким причинам четверо выживших наемников предпочли бежать, а не сойтись с этими двумя странными противниками (считая ребенка!) в смертельной схватке.

Они пробежали по коридору, пронеслись по галереям внутреннего сада, где стоял стойкий запах крови, перескочили через трупы администраторш на караульном посту и выбрались из монастыря через черный ход.

Шари, хоть и был быстрее, не стал их преследовать. Он печально взглянул на окровавленные тела тутталок, разбросанные в траве, на дорожках и по цветникам в саду. Синий свет Ксати Му подкрашивался багрянцем Тау Ксир. Он засунул волнобой за пояс своих штанов, взял Тау Фраима за руку и вернулся в зал заседаний, где матрионы снова собрались вокруг кресла настоятельницы.

— Опасность миновала, — объявил он. — Вы можете выходить.

— Сколько наших сестер…

У залившейся слезами Муреми застряли в горле слова. Тау Фраим выпустил отцовскую руку, подошел к ней и обватил за ноги. Старейшина склонилась над ним и нежно погладила по волосам.

В этот момент в притихший зал проникли отголоски шума.

Шари, Тау Фраим и матрионы поспешно пересекли сад (когда перед Муреми открылось ужасное зрелище застывших в вечном сне ее дочерей,

она расплакалась еще горше) и вышли на улицу, которая спускалась к порту Коралион и мосту, ведущему к лифту в главной опоре. Внизу они увидели колонну эфренцев, с громкими криками поднимающихся к Тутте. Группа мужчин, вооруженных гарпунными ружьями, преследовала четырех оставшихся в живых наемников, которые прорвались через лесок и устремились к океану. Сами того не зная, беглецы загнали себя в тупик: скоро эфренцы прижмут их к черной воде Гижена, и у них не останется иного выбора, кроме как принять смерть, к которой обязывает суровый долг.

Шари сразу узнал закутанную в белую ткань фигурку, возглавляющую толпу. Он поднял Тау Фраима, посадил его на плечи и огромными шагами (животная энергия коралловых змей его покинула, но с ним все еще оставалось ощущение полета), устремился к Оники. Матрионы поотстали, и повстанцы, словно сообразив, что должны пустить бывшую изгнанницу встретиться с ее принцем один на один, замерли тоже.

Шари и Оники, приближаясь друг к другу, неприметно замедляли шаги. Им не хотелось лишней резкостью движений испортить момент, о котором оба мечтали больше трех лет. Над Коралионом и его окрестностями царила глубокая торжественная тишина, и только эхом отдавались далекий рокот волн и глубокие долгие ноты органных труб. Лучи двух звезд, красного карлика и синего гиганта, сошлись, окаймив контуры всего вокруг роскошной лилово-розовой оторочкой.

Когда их разделял всего лишь метр, они остановились и молча вгляделись друг в друга; в любом случае — эмоции не дали бы им выговорить ни слова. Он нашел ее еще прекраснее и желаннее, несмотря на тонкие шрамы, исчеркавшие правую сторону лица. Он снова видел, как она возникает из облака пара и выходит из душа в своей келье, обернув грудь махровым полотенцем: в ее лице все так же проглядывала красота ее души (хотя в этой красоте сквозила теперь нота углубленности), и песнь любви эхом отозвалась в нем с неслыханной силой. Она же вспомнила его, худого и грустного, с щеками, заросшими многодневной щетиной, в порванной тунике, и ей снова, больше, чем когда-либо, захотелось принадлежать ему, полностью слиться с ним.

— Мой принц, — прошептала она голосом, прозвучавшим, словно музыка. — Шари…

Шари ссадил Тау Фраима на землю, охватил ее плечи и нежно привлек к себе.

Похоронив своих мертвецов, эфренцы организовали большое торжество, чтобы отпраздновать сразу и обретенную ими свободу, и свадьбу Оники с Шари. Они развесили по городу флаги, украсили экипажи и устроили торжественную процессию с бывшей изгнанницей, махди и их сыном. На Оники была старинная эфренская одежда — белое платье, расшитое океанским жемчугом, подчеркивающим ее красоту. Шари надел поверх туники светлую жилетку почетного гражданина Коралиона. Что до Тау Фраима, то его нарядили в шерстяной костюмчик и пятнистые башмачки, в которых он явно чувствовал себя не слишком уютно. Вдоль всего пути стояли ликующие эфренцы и бросали в их повозку лепестки роз, и цветочные ароматы растворялись в соленых запахах, приносимых порывами ветра.

Матрионы решили не устраивать перерыва на траур. Они передали тела убитых сестер их семьям и немедленно переформировали смены очистки. Небесные лишайники, которые уже забили второстепенные трубы, быстро скапливались в главных трубах, и тутталкам следовало любой ценой не допустить, чтобы Коралион затопила темная и холодная ночь. Поэтому они мобилизовали всех уцелевших небесных чистильщиц и отправили их в великий орган. Иногда, когда шум утихал, до Оники долетало далекое пение ее сестер, и в ее теле пробуждались пьянящие ощущения карабканья по кораллам.

Она больше не видела своих родителей: ей сказали, что они умерли от горя через несколько недель после ее высылки на Пзалион. А ее братья и сестры, уставшие читать укор в глазах встречных прохожих, предпочли переселиться в небольшие городки эфренского континента.

Пулон предоставил в распоряжение новобрачных свое лучшее здание — дом, возвышавшийся над портом. Его отмыли сверху донизу, превратили верхние офисы в спальни, а нижние — в банкетный зал, украсили его цветами, морскими звездами и ракушками.