Цитадель Гипонерос

Бордаж Пьер

Единственными дерематами на Шестом кольце, которые бы не контролировали имперские силы, были дерематы организации.

Ранения на ноге зажили быстро. Катьяж сама удалила с помощью прокаленных над огнем тончайших металлических щипчиков свинцовую картечь, застрявшую в его мягких тканях и костях. У абраззов не было средств анестезии, и она дала раненому пропитанную спиртом ткань — зажать в зубах. Боль оказалась настолько сильной, что он несколько раз терял сознание. Потом има покрыла его раны целительной мазью, прошлась по всему телу растительной губкой, сделав ему массаж с ароматным маслом.

На следующий день, после ночи в беспокойном забытьи, У Паньли смог встать и сделать несколько шагов, не ощущая стесненности. Однако его душа продолжала кровоточить, и понадобилась вся сила убеждения Катьяж, чтобы удержать его от непоправимого поступка. Три дня и три ночи она неотступно оставалась подле него,

чтобы и присматривать за ним, и уверять в важности его роли. Сперва он отказывался ее слушать, потому что свыкся со своей беспросветной жизнью, самоуспокоился и не желал возвращаться к учению, от которого отлучил себя сам. Затем, утомившись от борьбы, он сел на постели, приняв спокойную позу, задышал низом живота, позволил свободно течь мыслям и полностью погрузился в озеро Кхи. Там, лицом к лицу со своей окончательной реальностью, он осознал, что за словами има абраззов стояла сама истина: он не участвовал в битве при Гугатте потому, что ему было суждено подобрать факел Ордена абсуратов и подготовить приход нового мира. Однако его рассудок отвергал очевидное, и ему потребовалось принять высшее самопожертвование Катьяж, чтобы наконец примириться с самим собой. Она одарила его состраданием, силой и ясновидением. Пока свирепствовали серные бури, они любили друг друга три дня и три ночи, разрывая объятия только для того, чтобы утолить голод или жажду, пока на У Паньли не сошло предчувствие и не велело ему отправляться в путь. Ему не потребовалось ничего объяснять има. Она грустно улыбнулась, встала и, не говоря ни слова и не тратя времени на то, чтобы одеться, наполнила водой кожаную флягу и насовала в холщовый мешок сушеных лепешек. У Паньли в последний раз глядел на это бронзовое тело, давшее ему много больше, чем одно наслаждение. Он заметил, что в глазах молодой женщины проявлялись темные радужки, как будто она потеряла свой взор ясновидящей одновременно с девственностью. Она принесла ему традиционную одежду абраззов: мешковатые штаны, собранные на лодыжках, тунику-безрукавку и шапочку из хлопка. У Паньли оделся, взял сумку и флягу, которые она ему вручила, забрал маску и кислородный баллон, а затем, после последнего поцелуя, вышел на главную улицу деревни, затопленную светом и засыпанную густым покровом серы. Он не оборачивался, но ему чудилось, что он слышит рыдания Катьяж на пороге. Абраззы, занимавшиеся своими делами в проулках и под разодранными навесами, с интересом поглядывали на него. Они уничтожили фургоны, эти ненавистные символы зверства волков Нануфы, и потому ему не оставалось ничего иного, кроме как отправиться в путь пешком.

Все долгое монотонное путешествие У Паньли не переставая думал о Катьяж. Его словно призраком окутывал пряный запах ее тела. Он понял, что любит ее, и, собрав в отчаянии силы, уцепившись за мысль, что их связывает вечность, что он вернется, чтобы жить с ней, когда исполнит свое предназначение, — отбросил искушение повернуть назад. Он проходил мимо диких муфлиетов, которые, странное дело, словно знали, что им нечего бояться, и не убегали при его приближении.

Видение посещало У Паньли еще несколько раз. Ему показывали огромное здание в окружении семи башен, ребенка, двух людей, одетых в белое с головы до пят, и тела, лежащие в прозрачных саркофагах. Он не знал, где находится это здание, но предполагал найти информацию в мемотеке Жанкла Нануфы. Кэп хвастался знанием всех стилей архитектуры и хранил множество сменных картриджей, посвященных этой тематике — и особенно достопримечательностям империи Ангов. С другой стороны, У Паньли не разобрался пока в связях между этим зданием, этими индивидами и самим собою, и не должен бы рассчитывать, что программный блок центрального мемодиска предложит информацию, что ему делать потом, когда он попадет в указанное видением место. Пока что у него выбора не было — только позволить вести себя своей интуиции, и пройти своим и только своим пока неизведанным путем, который обязательно где-то закончится.

Поднятую фургонами пыль развеяло ветерком. Палящий зной пробивался сквозь легкую одежду У Паньли. Он отер хлопковой шапочкой череп, покрывающийся ежиком вновь отрастающей густой шевелюры: вернувшись к статусу рыцаря-абсурата, У Паньли больше не видел нужды брить голову и скрывать свою вечную тонзуру. Ткань туники и штанов липла к потному телу. Усталость от трех дней изнурительного форсированного марша вливалась по капле в жилы, как медленный яд.

Он одолел пятьсот метров, отделявших его от ограждающей бастион стены. На фоне выгоревшей земли холма проступили силуэты часовых. Он увидел, как они перегруппируются и наводят на него свои длинноствольные волнобои. У Паньли развел руками, чтобы показать, что безоружен, и продолжал неторопливо шагать. Он рассчитывал, что уважение и

страх, которые он внушал членам организации, помогут беспрепятственно пересечь всевозможные заграждения, выставленные охраной. Ему надо будет воспользоваться удивлением и неопределенностью положения, которые вызовет его возвращение, чтобы тотчас же добраться до подвала, где располагались мемотека и дерематы.

— Это Баньши! — крикнул какой-то часовой.

— Баньши! — отозвались эхом два десятка голосов.

Волнобои отвели свои стволы, и У Паньли без осложнений проник во внутренний двор цитадели. Из дверей, с крылечек, из ниш в теньке посыпались люди в униформе цвета хаки или комбинезонах, окружили его и забросали вопросами. Никакой враждебности — лишь любопытство, подогретое пропажей двух фургонов его команды. У Паньли объяснил им, что их захватила врасплох внезапная серная буря, что обе машины рухнули в ущелье, что его выкинуло с платформы и что он сумел избежать рокового падения, зацепившись за ветви кустарника.

— А это что за одежда? Кто ее тебе дал?

— Абраззы, который подобрали и выходили меня.

— Абраззы? Да они скорее нам бы глотки перерезали!

— Откуда им было знать, что я из сети? Я их убедил, что я странствующий торговец, попавший в бурю…

Они в свою очередь сообщили ему, что остальные восемнадцать фургонов прибыли из рейда на абраззов благополучно, каждый груженный шестью — семью трофеями отличного качества.

— Но кэпа это не особенно порадовало!

— Зато как он снова увидит своего дорогого Баньши, тут-то к нему и вернется наилучшее расположение духа!

У Паньли бросил убийственный взгляд на механика, который это сказал — не оттого, что его как-то задело, просто ухватился за предлог, чтобы напомнить, кто тут старший. В результате все благоразумно примолкли, потупили головы и разошлись по сторонам, пропуская его. Он обошел фургоны, припаркованные над ремонтными ямами, и вошел в погруженный в полумрак вестибюль центрального здания. Трое охранников соскочили со своих плетеных кресел и набросились на него, как стервятники гор Пиай на падаль. В затылок ему уперся холодный ствол волнобоя. Он застыл на месте, раскинув руки и ноги. Потные руки сорвали с него маску, баллон, холщовый мешок и ощупали его грудь и промежность.

— Скидывай штаны! — усмехнулся один из них. — Нам сказали прощупывать упырей на всю глубину!

— Не знаю, как тебя пропустили часовые, но я тебе обещаю — ты об этом пожалеешь! — добавил другой.

Обманутые одеждой, они приняли его за туземца, что в текущих обстоятельствах говорило о безграничной глупости, потому что уроженец Колец, защищенный своей «чахоткой», ни за что не стал бы себя обременять кислородным баллоном с дыхательной маской. У Паньли понял, что имеет дело с новобранцами — новичками, которые не смогли узнать его просто потому, что ни разу не видели. Во время набегов новичков оставляли присматривать за бастионом — такое было правило. Их язвительность и смешки предвещали особо извращенный полный досмотр; этот пришелец предоставил им прекрасную возможность выместить раздражение, одолевавшее их от вынужденного безделья.

— Скидывай штаны, грязный упырь!

У Паньли задышал низом живота. Вызов крика смерти, прикинул он, будет стоить ему меньше энергии, чем утомительные старания удостоверить свою личность. Он почувствовал, как потоки сильного тепла сходятся в точке средоточия Кхи, расположенной между пупком и лобком.

Охранники продолжали выкаблучиваться, чувствуя за собой превосходство в числе и вооружении, но сбивающее с толку поведение пришедшего пробудило в них необъяснимое чувство страха. Легкое потрескивание летающих сфер-климатизаторов необычно, тревожно резонировало в напряженной тишине, спустившейся на вестибюль.

— Подчиняйся, упырь, или я вышибу тебе мозги!

У Паньли продолжал накапливать Кхи. Стоя к охранникам спиной, он в то же время не упускал ни одного из их движений, как будто его зрение — скорее внутреннее отражение, чем простое чувственное восприятие, — охватывало всю комнату. Он улавливал не только их телодвижения, но и намерения, постоянно опережал их на шаг, проникая в ту самую наносекунду, что отделяла решение от действия. Троица нерешительно переглянулась.

У Паньли моментально воспользовался мигом колебания. Он шагнул в сторону, чтобы уйти с линии выстрела волнобоя, повернулся и вложил в свой крик всю силу Кхи. Двое из его противников, сраженные ударом, рухнули — один на терракотовую плитку, а другой на деревянный стол. С расширившимися от испуга глазами третий выпустил волнобой и инстинктивно прикрыл руками солнечное сплетение. Ужасающая вибрация, исходящая изо рта пришельца, вонзилась ему в грудь словно раскаленное добела лезвие, лишив его всякой силы воли. Потрясенный, окаменевший, он смог лишь повалиться в кресло и покорно ожидать смерти.