Цитадель Гипонерос

Бордаж Пьер

Ошеломленные физиономии экзархов говорили о том, что в Даукаре нравы не настолько свободны. Они резво отдергивали руки от кожи женщин Бавало, словно от змей.

— Настоящие животные! — прошипел кардинал Киль. — Глобальное стирание пойдет им только на пользу.

— Что вы называете глобальным стиранием, Ваше Преосвященство? — спросил Эктус Бар.

— Прямое удаление памяти, структурных и культурных данных. К концу службы они забудут всё: свои аморальные обычаи, разнузданную сексуальность, свою природную леность. Они станут девственной почвой, в которой мы сможем проложить новые борозды и посеять семена Истинной Веры. Они оденутся,

отец Эктус, они очистят свой провал от всей этой растительной проказы, они построят каменные дома с дверьми и окнами, они будут жить плодами своего труда, они будут сочетаться браком по всем правилам, они будут соблюдать предписания Кодекса супружеской терпимости, а если неисправимые станут упорствовать, блуждая во тьме, им суждены муки на огненных крестах.

— Но декрет конфедерации об уважении к фундамента…

— Сию же минуту остановитесь, отец Эктус! Все декреты Конфедерации были отменены с провозглашением империи Ангов. В какой бы забытой деревушке среди платонианских тропиков вы ни жили, вы обязаны держаться в курсе дел церкви и государства!

Он грубо оттолкнул женщину, которая пыталась погладить его по лицу. Женщина опрокинулась на спину и утянула за собой в падении других деревенских жителей — мужчин, женщин, детей. Всей кучей они влетели в куст буг-буга, плотные цветки которого полопались и выпустили облака пыльцы. Насыщенный влагой воздух наполнился горьким запахом. Тропики поднялись на ноги и, яростно сверкая глазами, отошли от Красно-Фиолетового, как от злобной зверюги. Их радостные вопли сменились неодобрительным шепотом. Они хватались за любой предлог, чтобы устроить праздник, чтобы пировать, чтобы предаться очередной необузданной вакханалии, в которых знали толк. Однако агрессивность Красно-Фиолетового, брата Желто-Белого, сбивала их с толку и смущала и тревожила их, а их смятение беспокоило миссионера, потому что, почувствовав угрозу, аборигены могли проявить невообразимую жестокость.

— Я был неправ, прислушиваясь к вам, отец Эктус, — усмехнулся кардинал. — Достаточно ясно обозначить свои намерения, и они прекратят вам докучать. Ничего особенно сложного!

— Не торопитесь радоваться, Ваше Преосвященство, — сказал Эктус Бар. — Вы их ранили.

— Пусть только проявят как-то дурной нрав, и я прикажу междуполу открыть огонь! — взревел прелат, обеспокоенный враждебными взглядами тропиков и словами миссионера. — Вы меня хорошо слышите, отец Эктус?

— Я вас слышу, Ваше Преосвященство…

Они проследовали главной улицей Бавало и направились к бухте Гранд-Нигера. Лучи Соакры осыпали поверхность воды золотом. Когда глаз привыкал к этому мерцанию, он мог различать вспышки ярких цветов между камнями и живущими в воде растениями. Рыбы с крапчатыми телами и огромными просвечивающими плавниками вычерчивали неуловимые арабески. Бухту обрамляли фафаньеры с узловатыми стволами и широкими листьями, образуя просторные и приятные тенистые пространства. Вдалеке грохотал подземный поток, соединявший воды Бавало и Мивеве — ближайшего поселения.

Среди алой листвы буг-буговых кустов показалась соломенная крыша миссии — шире и выше крыш других жилищ.

Эктус Бар остановился и повернулся к кардиналу:

— Я не планировал вашего визита, Ваше Преосвященство, и у меня не было времени, чтобы сделать приборку в миссии. Не могли бы вы дать мне несколько минут, чтобы я мог быстро навести порядок?

— Так вы живете в хлеву? — желчно выпалил кардинал.

— Все

же наши помещения должны быть достойны принимать губернатора Платонии.

— Вы не оставляете эту низменную работу своей пастве? А ведь это было бы отличной возможностью привить им кое-какие зачатки опрятности…

Непрерывный рокот подземного потока, усиленный отвесными скалами провала, заставлял их повышать голоса. Тропики держались метрах в десяти от делегации, собравшейся на берегу бухты. Их взгляды без конца замирали на скаитах — четырех защитниках и троих инквизиторах, таких загадочных под широкими капюшонами своих белых, черных или пурпурных бурнусов.

— Порой они мне помогают, когда старейшины считают нужным…

— Старейшины? — усмехнулся кардинал. — Вы хотите сказать, что в собственной миссии не являетесь высшим авторитетом?

— Если бы я не уважал их образа жизни, они давным-давно скормили бы меня рыбам, — парировал Эктус Бар.

— Осторожно, отец Эктус: вы незаметно скатываетесь в ересь, может быть, даже в язычество. Это тоже нам придется обсудить. Не чувствуете ли вы потребности подвергнуться стиранию?

— Я уже давно стерт, — прошептал миссионер.

Прервав все разговоры, он решительно направился к большой хижине, утопающей в зелени.

— Действуйте быстрее! Меня ждут и другие дела! — повысил тон кардинал.

С колотящимся сердцем миссионер раздвинул ветви буг-буга, перегораживающие проход (хотя он подрезал их каждые два дня), и практически был вынужден присесть, чтобы проникнуть в главный вход. Каждый раз, когда он пробирался через это низкий округлый проем, он клялся себе его расширить, но шли годы, и его решимость угасала в расхолаживающей влажности бавальского провала.

Он прошел через храмовое помещение, пол которого вымостил разномастными камнями, добытыми из Гранд-Нигера, обогнул кафедру (просто оконтуренный тростником пень), затем пересек переговорную, всю меблировку которой составляли широкая циновка из ивовых побегов и подушки из разноцветных листьев, кабинет, где величаво располагался стол, и с ним табурет, кодоприемник, мемодиск, голографический проектор и устройство зарядки магнитной энергией, дальше медкомнату, в которой выстроились пять низких кушеток из гнутого дерева. Там он не стал поворачивать в сторону своей комнаты, вход в которую находился слева, а направился к задней стене, к высокому железному шкафу (единственному предмету, достойному имени мебели, доставшемуся ему от предшественника), где он хранил свою одежду, лекарства, книгофильмы, часть документов и кодопослания. Упершись ногами, он подвинул угол шкафа, скользнул в освободившееся пространство и на четвереньках вполз в узкое отверстие, которое открывалось в крохотную пристройку с нелегальными дерематами.

Через отверстия в крыше просачивался свет Соакры, падал неравными столбиками на утрамбованную землю пола, посверкивал на многочисленных остекленных поверхностях двух дерематов — низких, продолговатых машин, водруженных на осучкованные стволы и увенчанных на торцах стеклянными выпуклостями иллюминаторов. Внимание Эктуса Бара привлекло почти неприметное движение, и он различил в темном уголке относительно светлые фигуры. Все еще стоя на четвереньках, он проскользнул между двумя аппаратами и увидел четырех путешественников, о которых сообщал Мальтус Хактар. Он не мог уберечь их опасностей крейцианского ада: они выбрали поистине неподходящий момент для рематериализации в его миссии.