Цитадель
Шрифт:
Послевкусие от его искреннего признания было горьким.
***
Она светилась от счастья. Наконец-то, наверху услышали мольбы и вернули красоту.
«Уж если Ло раньше меня любил, то теперь должен любить еще сильнее!- рассуждала она, задумчиво поглядывая в зеркало. – А с другой стороны, чуть не задушил из сострадания. Странная любовь! С такой любовью в могилу сведет, глазом моргнуть не успею!»
Твердое решение уморить себя голодом, в случае обращения в подобие Сахи, Тамара помнила, но, все равно, не могла
После нечаянной удачи, злость на Долона стала меньше, но обида осталась, тем более, что Тома была злопамятной.
«Не уберег, еще и напугал!
– от находивших воспоминаний становилось страшно до холодка на спине и липких ладоней.
– Такое не забудешь! А с моим характером до старости пенять ему буду,
пока не доведу. Тогда у Долона сдадут нервы, и он точно придушит меня!
А вдруг на следующей седмице вновь обряд повторят, чтобы уж наверняка от меня избавиться, а он, вместо того чтобы защищать меня, снова решит проявить жалость и прирежет от сострадания? Оно мне надо? Раз ошибся, но нам повезло, но повезет ли еще? Вряд ли!»
Томка не могла выбрать, как поступить. Быть рядом с Долоном вопреки Старшим, ненормальным Бокасам оказалось опасно и страшно, и отказаться от него не могла. А еще хотела жить. И жить счастливо, а не в страхе и подозрениях.
. «Без Долона плохо, и жертвовать собой я не готова. Распутье!
– раскисла Тамара и попыталась себя взбодрить.
– Совсем тряпкой стала! Меня душат, а я люблю, жить не могу. А потом что, бьет, значит, любит?! Нет, так не пойдет! Я – гордая, самодостаточная женщина, то есть девица, и справлюсь с эмоциями и чувствами…»
Она убеждала себя, что Долон не тот мужчина, на которого можно положиться, но, как только поворачивалась в его сторону, решимость проходила.
«Тамара! Ты – гордая, сможешь!» - вновь твердила она, но как ни называй соль сахаром, слаще не станет. Так и Тамаре от собственных уговоров легче не становилось. Она так извелась, что даже отражение перестало приносить радость, потому что напоминало о перенесенных мучениях и подавленном Долоне, который безотлучно находился рядом. Тоска в его глаза была бальзамом для ее многострадальной души, но и той крепкой привязью, не позволявшей решиться оставить его.
Тома потеряла покой и сон, изводясь размышлениями, сможет ли быть счастливой без Долона? Простит ли когда-нибудь? И следует ли его прощать?
Чаща весов склонялась то в одну, то в другую сторону, но ни один из вариантов ей не нравился. Делать вид, что забыла или простила его попытку избавить от мучений, означало лгать самой себе и искать Долону оправдание. Но и отказаться от него была не в силах. От одной мысли, что они расстанутся, находила такая тоска, что хотелось выть. А как только представляла, что после разлуки Ло будет с другой, готова была
Если бы ей позволили сделать выбор, Томка почти без сомнений отказалась бы от красоты, лишь бы не было тех страшных дней и сомнений в Ло.
«Нужно поговорить. Если замалчивать обиду, ничего не решится. Поэтому сначала поговорю, потом решу, как поступить».
Ей очень хотелось верить, что это он сделал ради нее, от сильной любви, но боялась ошибиться, поверить в то, чего нет. Тома всегда пыталась быть искренней сама с собой и как только осознала двойственность мыслей, сомнения исчезли, и все стало четким и ясным.
«Я не столько его боюсь, сколько обидно, что не уберег! Хочу потрепать нервы, чтобы впредь неповадно было от жалости душить!» - от осознания этого ей стало смешно. Возможно, сказалось перенапряжение последних дней. Тамара рассмеялась громко и от души, а потом так же резко, как начала смеяться, перешла в плачь.
Долон, невзирая на сопротивление, обнял. Из гордости она отталкивала его, а потом смирилась и обняла крепче, прижимаясь к его груди.
– Боюсь я твоей жалости, - пошутила она сквозь слезы.
Ло приподнял ее подбородок и посмотрел в глаза.
– Это было отчаяние, – тихо прошептал он и вышел из хлева, оставив Томку одну.
Тома осталась стоять, обмотанная простыней.
«Помыться бы. Остальное потом. Разговаривать и вести беседы лучше чистой, опрятно одетой и вкусно пахнущей. И, вообще, к другой не отпущу, сама попорчу нервы, чтобы неповадно было так жалеть!» – закипала Тома. Злость всегда приводила ее в чувство. Она стояла в хлеву, лохматая, со свалявшимися волосами.
«И не побрезговал же прикоснуться! – хмыкнула она. – Ладно, за ошибки надо платить, и ты заплатишь нервами. Ведь чем дороже женщина достается, тем больше ее ценят!»
У Томки появился план, согласно которому она хотела влюбить в себя Долона до умопомрачения, ну, или почти до этого состояния.
«Хотя после отчаяния мне только твоего помрачения не хватало для полного счастья!
– ехидничала она, но план ей нравился.
– Так что готовься к штурму. Тамара Сазонова пленных не берет, разит сразу в сердце! А кто не спрятался, сам дурак!»
Долон видел, как Тамаа вздрагивает от его прикосновений, настороженно смотрит, когда подходит близко.
«Боится меня», - догадался он. Мысль, что она думала, будто он хотел причинить ей боль, давила тяжестью.
Он понимал, что нужно поговорить, объясниться, что это был сумасшедший порыв спасти ее от боли, а не желание избавиться, но он не знал, как начать разговор, и боялся его. Ло не умел и смущался говорить о чувствах. Больнее было от того, что он и так раскрылся перед ней весь полностью, рыдая, как сопливый мальчишка, а она не видела его раскаянья в том поступке.