Цитадель
Шрифт:
Когда меняли повязки, увидел лицо Тамаа. Оно вроде бы осталось прежним, но, все же, черты незримо, необъяснимо стали мягче, изящнее.
«Пусть так, зато она не будет как Саха…» - твердил он себе, пытаясь примириться с происходящим.
Пена и Тауш тоже заметили перемены в ее облике, но хранили молчание, дожидаясь окончания преображения. Они боялись обрадовать Тамаа, обнадежить, не убедившись, что худшая участь миновала. По той же причина ничего ей не рассказывал и Долон.
Молчание Тамаа давило, изводило, и он больше
– Это был не я! – попытался разговорить Ло Тому и хоть как-то объясниться.
Тамара не хотела разговаривать, но чувствовала, что он не оставит в покое.
«Я, может быть, умираю, а он жалуется и перекладывает вину на меня. Нет уж!» - не выдержала она.
– Теперь это уже неважно. Нам не быть вместе, – глухим голосом отчеканивала Тома. – Твои слова развеет ветер, а боль - время. Я же наедине с бедами останусь одна.
– Клянусь Богами и даром Высшего, я буду рядом! – обещал Долон.
Она покачала головой:
– Не надо клятв. Думаешь, я не знаю, как ты смотрел на Саху? Как я на него смотрела? Уже ничего не будет как прежде. Жизнь снова сделала виток и посмеялась надо мной. Уходи, – умоляюще попросила Томка. – Не хочу, чтобы ты видел меня уродливой. Мало того, что ненормальная темная, так еще и…
Она не смогла договорить.
Долон не мог видеть, как Тамаа плачет.
– Ты становишься прежней, какой была во сне. Я так думаю, – взволнованно выпалил он, и Тамара застыла.
Она не верила. Тогда Ло поднялся, вышел из хлева и обратно вернулся с зеркальцем.
Едва Тамара разглядела в отражении серый глаз, задрожала, обмякла и выронила зеркало из ослабевших рук. Хорошо, что оно упало на мягкий матрас, потому что неприятностей ей и так хватало с избытком.
Когда отошла от ошеломления, схватила зеркальце и принялась себя осматривать, выискивать подвох, не веря в удачу, которая как истинная особа со скверным женским нравом подкидывала лишь гадости.
Пристальный взгляд Долона мешал, но она забыла о нем сразу, едва заметив, как облагородились черты. Овал лица стал мягче, более округлым, нос чуточку изящнее. Даже зубы стали ровнее.
«Боже, Боги, только, пожалуйста, без подвоха в виде копыт и козьей шерсти на ногах! Я же хорошая, добрая, не хуже, чем другие!» - молилась она, то и дело поглядывая на высунутые из-под одеяла стопы. Она немного воспрянула, приободрилась. На щеках появился румянец и загадочный блеск в глазах цвета неба.
Мазь теперь накладывали выборочно, и лицо больше не закрывали, поэтому за происходящими изменениями могла наблюдать вся семья.
Слух, что темная преображается, мигом разнесся по Цитадели. А поскольку Тамаа отказалась возвращаться в келью, любопытные шли к ней в садик.
– Не хочу, не хочу, не хочу никого видеть! – капризничала она, шлепая пятками по матрасу, не желая никому показываться. – А вдруг копыта еще вырастут?
Никто не понимал, почему
Как только Тамаа начала хорошеть, сострадание Иваи тут же закончилось, но Тамара отказывалась отвечать на нападки.
– Тебе не хочется ей ответить? – полюбопытствовала Пена.
– Нет. Вдруг зловредность отразится на моем облике. Лучше уж помолчу…
«Пока… А потом…» - от предвкушения Томка начинала плотоядно улыбаться.
Ива хотела было воспользоваться вынужденной кротостью соперницы, но после прищуренного взгляда Долона угомонилась, но радовалась, что хотя бы успела показать темной язык.
Тамара на нее даже не злилась. Ну, как можно сердиться на подростка-переростка с опухшим носом и грустными глазами. Иве последние дни тоже дались тяжело.
Долон чувствовал, как Тамаа меняется и внутренне.
Теперь в каждом ее взгляде, мимолетно брошенной полуулыбке проступала чувственность, в движениях и жестах изнеженность. Даже поворот головы стал более грациозным. Тамаа будто почувствовала свою силу и наливалась манящей сладостью.
Ло не успевал привыкнуть к ее новому облику, потому что с каждым днем перемены становились все разительнее.
Тамаа ликовала и светилась от счастья, а когда убедилась, что пополневшие ноги не собираются обрастать копытами, подобрела и даже улыбнулась Долону. Мягко, нежно, но он заметил, что появилось в улыбке ее то, чего раньше не было. И это его встревожило. После долгих раздумий понял: Тамаа перестала быть робкой.
Это подметили и Тауш, и Виколот, и Млоас.
– По-моему, обращение в чудовище все же произошло. Заметили, что у Птички растут зубки? – язвила Ивая, подмечая перемены в Тамаа.
В чем-то Долон был с сестрой согласен и в то же время нет.
– Ты устал. Поспи, – жалела его Тамаа, глядя колдовскими глазами, от которых ему становилось не по себе.
– Кто ты?! – спросил Ло, после того, как понял: он не знает эту Тамаа.
Вопрос казался глупым, но это была не скромная, робкая темная, а уверенная, непокорная, еще более чувственная и манящая.
– Ты обо мне все знаешь. Я ничего не скрывала, – она отвела взгляд, но в этом не было покорности или смущения, только красота и чувственность.
– Ты стала другой.
– Не моя вина, – прозвучал мягко ответ, но это был укол.
– Моя, – согласился он.
– Сейчас я не держу на тебя зла, но обида где-то там глубоко сидит и ранит. И для тебя, и для меня это были страшные дни… - рассказывая, смотрела вдаль, чуждость сошла, и на мгновение она вновь стала той прежней Тамаа.
Он протянул руку и накрыл ее ладонь.
– Клянусь, я не мог ничего сделать.
Она молчала, но хотя бы не вырывала руку.
– Твое лицо стало красивым, голос сладким, глаза и губы притягательными, но для меня ты и тогда была самой красивой.