Цитадель

Кронин Арчибальд Джозеф

Она была так не похожа на ту назойливую женщину, которую рисовало ему негодующее воображение, что он опешил. Или, быть может, удивление в ее карих глазах сразу вызвало в нем чувство неловкости. Он покраснел и спросил:

– Вы мисс Барлоу?

– Да.

Перед ним стояла тоненькая фигурка в коричневой вязаной юбке, шерстяных чулках и маленьких грубых башмаках. Он подумал, что она, вероятно, одних лет с ним. Нет, пожалуй, помоложе – ей не более двадцати двух. Она, слегка улыбаясь, разглядывала его с легким недоумением. Казалось, что, устав от детской арифметики, мисс Барлоу радовалась неожиданному развлечению в такой славный весенний

день.

– Вы, должно быть, новый помощник доктора Пейджа?

– Дело не в том, кто я, – ответил он сухо, – но я действительно доктор Мэнсон. У вас тут имеется Идрис Хоуэлс. Вы знаете, что его брат болен корью?

– Да, знаю.

Она, видимо, не склонна была отнестись серьезно к его посещению, и Эндрю снова охватил гнев.

– Неужели вы не понимаете, что это против всех правил – держать его здесь?

Учительница вспыхнула от его тона, и лицо ее утратило дружелюбное выражение. Мэнсон не мог не заметить, какая у нее свежая и чистая кожа, заметил он и крошечную коричневую родинку такого точно цвета, как глаза, высоко на правой щеке. Она казалась очень хрупкой в своей белой блузке и до смешного юной. Она часто задышала, но сказала все же медленно и спокойно:

– Миссис Хоуэлс совсем потеряла голову. А у нас тут большинство детей уже перенесли корь. Те же, что не болели, конечно, рано или поздно заболеют. Если бы Идрис перестал ходить в школу, он бы не мог получать молоко, которое ему очень полезно.

– Дело не в молоке, – оборвал он ее. – Его необходимо отделить от других детей.

Она упрямо возразила:

– Я и отделила его до некоторой степени. Если не верите – взгляните сами.

Он посмотрел в направлении ее взгляда. Идрис, мальчуган лет пяти, сидя отдельно от других у камина за низенькой партой, имел вид человека, чрезвычайно довольного жизнью, и весело таращил бледно-голубые глаза из-за края своей кружки с молоком.

Это зрелище окончательно разозлило Эндрю. Он рассмеялся презрительным, обидным смехом:

– Вы можете считать это изоляцией. Но я, к сожалению, не могу. Вы обязаны сейчас же отослать ребенка домой.

В глазах девушки засверкали искорки.

– А вам не приходит в голову, что в этом классе хозяйка я? Может быть, вы и имеете право командовать людьми в более высоких сферах, но здесь распоряжаюсь я!

Эндрю уставился на нее с гневным достоинством:

– Вы нарушаете закон! Вы не имеете права оставлять его в школе. Если будете упорствовать, мне придется заявить об этом инспектору.

Последовало короткое молчание. Эндрю видел, как она крепче сжала мел, который держала в руке. Этот признак волнения еще больше разжег его гнев на нее, на себя самого. Она сказала презрительно:

– Ну и заявляйте! Или велите меня арестовать, не сомневаюсь, что это доставит вам громадное удовлетворение.

Взбешенный Эндрю не отвечал, чувствуя, что попал в нелепое положение. Он пытался овладеть собой. Устремил на нее глаза, желая заставить ее опустить свои, сверкавшие теперь холодным блеском. Одно мгновение они смотрели друг другу в лицо так близко, что Эндрю мог видеть жилку, бившуюся на ее шее, блеск ее зубов между раскрытыми губами. Наконец она произнесла:

– Это все, не так ли? – И круто повернулась лицом к классу. – Встаньте, дети, и скажите: «До свидания, доктор Мэнсон. Спасибо, что пришли к нам!»

Под грохот скамеек дети встали и хором повторили ее иронические слова.

Уши у Мэнсона горели, когда она провожала

его к дверям. Он испытывал сильное замешательство, и к тому же ему было неприятно, что он вышел из себя и вел себя глупо, в то время как она сохраняла удивительное самообладание. Он подыскивал уничтожающую фразу, какую-нибудь внушительную реплику, но раньше, чем он успел что-нибудь придумать, дверь преспокойно захлопнули перед его носом.

VI

Прозлившись целый вечер, написав и разорвав три едких, как серная кислота, заявления врачебному инспектору, Мэнсон решил забыть весь этот эпизод. Чувство юмора, утраченное было во время визита на Бэнк-стрит, теперь вызывало у него недовольство собой за проявленное им мелочное самолюбие. Выдержав жестокую борьбу со своей упрямой гордостью шотландца, он решил, что был не прав, и оставил всякую мысль о жалобе, тем более – жалобе неуловимому Гриффитсу. Но он не мог, как ни старался, выбросить из головы Кристин Барлоу.

Не глупо ли? Какая-то девчонка, школьная учительница, так упорно занимает его мысли, а он переживает, что она подумает о нем. Он твердил себе, что это просто следствие задетого самолюбия. Он всегда был застенчив и неуклюж с женщинами. Но никакими логическими рассуждениями не изменить было того факта, что он стал беспокоен и немного раздражителен. Когда он не следил за собой, например, когда, усталый, валился на кровать и начинал засыпать, сцена в классе вставала перед ним с особой яркостью, и он хмурился в темноте. Он видел опять, как она стискивает пальцами мел и темные глаза загораются гневом. На ее блузке на груди были три перламутровые пуговки. Ее фигура, тоненькая и подвижная, отличалась четкостью и скупостью линий, говорившими о том, что в детстве она много бегала и отважно прыгала. Эндрю не задавался вопросом, красива ли она. Какова бы она ни была, она неотвязно стояла, как живая, в его воображении. И сердце в нем невольно сжималось никогда не испытанной сладкой грустью.

Прошло недели две, и однажды он, проходя по Чэпел-стрит, на углу Стейшн-роуд в припадке рассеянности чуть не столкнулся с миссис Брамуэлл. Он прошел бы, не заметив ее, если бы она тотчас его не окликнула и не остановила, сияя улыбкой:

– А, доктор Мэнсон! Как раз вас-то мне и нужно. У меня сегодня один из обычных званых вечеров для небольшой компании. Надеюсь, вы придете?

Глэдис Брамуэлл представляла собой довольно крикливо одетую тридцатипятилетнюю даму с волосами цвета спелой кукурузы, пышной фигурой, младенчески-голубыми глазами и манерами молоденькой девушки. Глэдис сентиментально называла себя «мужней женой». Сплетники в Блэнелли предпочитали характеризовать ее другим словом. Доктор Брамуэлл боготворил жену, и говорили, что только это слепое обожание мешало ему заметить ее более чем легкомысленное увлечение Габелом, «темнокожим» доктором из Тониглена.

Узнав ее, Эндрю поспешно стал искать предлог уклониться от приглашения.

– Боюсь, миссис Брамуэлл, мне не удастся освободиться на сегодняшний вечер.

– Нет, вы должны непременно прийти, чудак вы этакий. У нас бывают такие милые люди. Мистер и миссис Уоткинс с рудника и, – она многозначительно усмехнулась, – доктор Габел из Тониглена… Да, чуть не забыла: еще наша маленькая учительница Кристин Барлоу.

Дрожь пробежала по телу Мэнсона. Он вдруг преглупо заулыбался:

– Ну разумеется приду, миссис Брамуэлл. Очень вам благодарен за приглашение.