Цивилизация классического ислама

Сурдель Доминик

* * *

Во все времена от вазира требовались не только профессиональная компетентность и знание проблем управления, но и способность «служить халифу», о чем недвусмысленно заявлял столь авторитетный деятель, как вазир ал-Касим ибн Убайд Аллах, и о чем свидетельствовал термин «служба [суверена]», применявшийся в отдельных регионах, например в Испании, к корпусу администраторов. Как первый слуга халифа, хотя и не имевший непосредственной власти над его свитой, вазир занимал на аудиенциях первое место и имел верховенство над камергером и всеми прочими присутствующими сановниками, равно как и над членами халифской фамилии, за исключением наследных принцев. Он не только стоял справа от халифа, но в исключительных случаях, если халиф был слишком молод, чтобы произносить публичные речи, от его имени говорил вазир.

Это почетное положение он между тем приобрел не сразу, а по мере того как его роль при суверене, первоначально приватная и временная, роль «особого слуги», мало-помалу трансформировалась в официальную должность. Первое время вазир прибывал каждый день во дворец вместе с другими секретарями, встречался там обычно с халифом и начальниками главных служб, представлял им «досье» во

время заседаний, которые можно назвать «советами», где принимались важные решения, и, наконец, записывал под диктовку халифа приказы, черновики которых затем передавались для размножения в соответствующие службы. Обремененный письменными принадлежностями, вазир получал необходимые указания стоя, и только в начале X в. он получил дополнительного служителя, которому было поручено держать его приборы.

Подобные встречи обрели более официальный характер, когда вазир стал необходимым посредником между сувереном и секретарями, которые перестали общаться лично с носителем власти; теперь уже вазир работал не во дворце или в его непосредственной близости, но в вазирате, который был настоящей «должностной» палатой и административным центром, объединявшим основные канцелярии. Вазир, который полностью взял на себя ответственность за управление ими, отныне приходил к суверену лишь для формальной «консультации» либо на регулярные аудиенции по определенным дням, либо на особые, более или менее частые встречи, которые устраивались для совместного рассмотрения трудных вопросов и которых приходилось какое-то время ожидать, поэтому вазир имел внутри дворца персонально отведенную комнату. Иногда халиф специально вызывал его, и такой вызов мог означать немилость, которая в ту эпоху нередко грозила ему — всемогущему, пока он был при должности, но более других зависящему от непредсказуемых поворотов халифского произвола. Поэтому вызванный таким образом вазир, бывало, спрашивал посланца от суверена: «Я должен предстать в официальном одеянии или в обычном платье?» Ответ прояснял причины вызова: в случае отставки или будучи на грани ее, он не облачался в черную рубаху, которую обычно носил в присутствии халифа.

Вторым сановником был главный военачальник, который с X в. держался слева от суверена и занимал высокое место, хотя обыкновенно оно было ниже, чем место вазира, превосходство которого он признавал не без раздражения. Его функции и достоинство складывались постепенно на протяжении IX столетия, в то время как халиф придавал все большее значение начальнику полиции, обязанному, как мы уже видели, поддерживать порядок в столице. Именно ключевой пост полицейского начальника обеспечит вскоре превосходство эмира, командовавшего, кроме того, начальниками различных контингентов рабского ополчения. Первым, на кого были возложены эти задачи, был верный слуга ал-Мутадида — Бадр. За ним последовали другие, с большими амбициями, и установившееся единоначалие лишь поощряло могущественного воина, бывшегоодновременно правителем Багдада и полководцем, выступить отныне против вазира. В сущности, достаточно было появиться серьезной внешней угрозе, требующей применения войска, чтобы вазир, как, впрочем, и халиф, оказались зависимы от этой персоны и были обязаны проявлять к ней не предусмотренное протоколом почтение: так, Ибн ал-Фурат вынужден был сам побеспокоиться о торжественной встрече эмира Муниза, прибывшего защищать столицу от нападений карматов.

Наконец, наряду с эмиром и вазиром в окружении суверена находился еще один влиятельный сановник. Это был «великий кади», от которого в значительной степени, как мы уже видели, зависела судебная организация государства, но он не столь часто, как двое первых, вмешивался в политическую жизнь. Между тем бывали периоды его особого возвышения, когда халиф ал-Мамун регулярно консультировался с великим кади Ибн Аби Дуадом о направлении своей политики и завещал своему брату и наследнику опираться только на это высшее судейское лицо. Позднее, в X в., вазир Али ибн Иса, раздраженный неспособностью халифа решить бюджетнуюпроблему и одновременно возмущенный его склонностью отыгрываться на вазирах в угоду требованиям свиты и гвардии, стал советовать суверену считать великого кади своим вазиром. Но это предложение не нашло отклика, и начальник судебной организации, несмотря на престиж его должности, а быть может, благодаря этому престижу, который беспокоил халифа, никогда не обладал в государстве саном, способным соперничать с достоинством вазира или эмира.

В окружении халифа наряду с вазиром, эмиром и великим кади во время аудиенций появлялись еще три официальные группы: секретари, военачальники, или каиды,и региональные кади.

Группу секретарей отличал корпоративный дух, хотя ее члены, конечно, были разделены внутренним соперничеством в соответствии с политическими или доктринальными пристрастиями, но они глубоко ощущали собственную оригинальность, связанную со своей компетентностью и необходимым для этого специальным образованием. Действительно, только они умели составлять официальные письма и акты назначения. Только они владели методами, позволяющими установить сумму налога, а затем взимать его. Только они умели определить ценность земель, на которых в значительной степени держалась экономика аббасидского государства. Наконец, только они могли руководить работами общественного значения и регулировать административные тяжбы, возникавшие, например, между земледельцами и купцами или между налогоплательщиками и агентами фиска.

Имевшие все поголовно неарабское происхождение, они составляли весьма обособленный класс, некоторые его члены были иранцами и гордились своими предками, тогда как другие, менее многочисленные, вышли из сиро-палестинской среды, но проявляли аналогичное недоверие в отношении традиционной исламской культуры. Конечно, и те и другие не были, собственно говоря, несведущими в нормах права, которого должны были придерживаться по долгу своей службы, особенно когда занимались фискальной организацией; но в целом они больше тяготели к естествознанию и литературе, которые в меньшей степени принадлежали исламской традиции. Именно этим объясняется критика, обращаемая против них в известные периоды, в частности в начале IX в., когда такие авторы,

как ал-Джахиз или Ибн Кутайба, обвиняли секретарей в недостаточном интересе к религиозным наукам, порицая попутно их манеру одеваться, выделяющую их среди простых смертных. «С того момента, — писал ал-Джахиз, — как малейший из этих секретарей надевает просторное долгополое платье, как только он закручивает на щеках височные пряди и подрезает клином волосы на лбу, он воображает себе, что стал господином, а не слугой, покровителем, а не подчиненным. Только из-за того, что начинающий писец топчется у престола власти, добившись доступа на совет халифа, пристроив корзину отдельно от всех и поместив перед собой письменный прибор, только из-за того, что он позаимствовал из риторики свои самые блестящие клише, а из науки — свои самые изящные мысли, только из-за того, что ему знакомы сентенции Бузургмихра, завет Ардашира, послания Абд ал-Хамида и книга нравоучений Ибн ал-Мукаффы, только из-за того, что он превратил сборник „Калила и Димна” в тайное сокровище своей мудрости», он считает себя равным великим мыслителям ислама. «Его первой заботой становится тогда, — продолжал ал-Джахиз, — принизить Коран и изобличить его в противоречиях. Затем он стремится доказать тонкость ума, отрицая исторические факты, донесенные Преданием, и отвергая мухаддисов […]. И доказательством этому служит то, что не встречался еще писец, сделавший Коран настольной книгой, комментарии к нему — основой своего знания, каноническое право — своей специальностью, а знание Предания — основой своей учености». Как известно, ал-Фадл ибн Сахл, министр аббасидского халифа ал-Мамуна, решив принять ислам и познав Коран, осмелился заявить, что сей текст, изначально несравненный в глазах мусульман, всего лишь «столь же прекрасен, как текст „Калилы и Димны”».

Этим светским в основе своей образованием объясняется также тот факт, что секретарей больше других образованных людей привлекала рационалистическая мысль мутазилитов, во всяком случае, им больше импонировала стилистическая элегантность, чем теологические или юридические дискуссии. В силу этого в канцелярских документах расцвел тот самый витиеватый стиль рифмованной прозы, где важные факты бывали чаще всего настолько затемнены аллюзиями, что непосвященному было трудно их понять. Искусство риторики достигло в их среде такой степени утонченности, что впору было задаться вопросом о ее реальной пользе и противопоставить ее суетности эффективность расчетных операций, которыми занимались секретари, специализирующиеся на фискальных делах. Тема достоинств, принадлежащих соответственно «составителям бумаг» и «счетоводам», в трактовке ал-Таухиди отражает негативизм тогдашнего общественного мнения по отношению к этой избыточной манерности.

Неарабы в культурном отношении, секретари зачастую были еще и немусульманами и сохраняли христианскую, зороастрийскую или манихейскую веру своих предков, уходя, таким образом, из-под влияния сменявших друг друга «культурных» и политико-религиозных тенденций. Если в умаййадскую эпоху и в начале аббасидской среди них преобладали писцы, унаследовавшие византийские традиции, то в аббасидскую эпоху доминировали прежде всего иранцы. В течение IX столетия появились христианские секретари, которые — курьезный факт — обычно вводились в центральную администрацию тюркскими эмирами, которых беспокоило управление провинциями, где они создавали собственный административный аппарат. Некоторые из этих секретарей, однако, довольно быстро принимали ислам и становились верными слугами халифата. Так что в конечном счете секретариальный класс в Багдаде разделился на два клана: преданный режиму суннитский и, в противовес ему, шиитский, служивший тому же режиму, но с намерением нейтрализовать его и узурпировать власть. Раздоры в сочетании с внутренними конфликтами, постоянно волновавшими тогда дворец, непосредственно влияли на политическую жизнь, пока в связи с дроблением империи и исчезновением центральной багдадской администрации постепенно не уменьшилось место, занимаемое в дворцовой среде писцами со светским образованием. Люди, бывшие в эпоху расцвета аббасидской эпохи важной составляющей аристократического общества, стали терять, таким образом, свою исключительность, при том что в новых Мадраса сельджукидской эпохи их обучение мало чем отличалось от обучения духовных лиц, а последние, все чаще призываемые государями исполнять доверительные миссии, становились в свою очередь учеными, искусными в красноречии, такими как знаменитый кади ал-Фадил, прославивший завоевания своего господина Саладина.

В то же время среди сановников фигурировали члены военного класса, которые не имели при халифе устойчивого, вне зависимости от эпохи, статуса, но могли прославиться благодаря принадлежавшей им реальной власти. Племенных вождей умаййадской эпохи быстро сменили представители аббасидских гвардейских наемных контингентов. Войска, которыми они командовали, в X в. имели названия, напоминавшие либо об имени их первого господина, либо о характере их службы. К бугхаитам, набранным во времена халифа ал-Мутаваккила неким Буг-хой, добавились насириты, рекрутированные регентом ал-Муваффаком, известным под именем ал-Насир, масаффиты, в чью задачу входило стоять «шпалерами» во время официальных приемов, и худжариты, предназначенные для охраны «залов» дворца. Начальники этих разнородных групп были чужеземного происхождения и чаще всего являлись бывшими рабами, плохо знавшими арабский язык и имевшими поверхностное понятие о религиозных материях, но использовавшими потребность халифа в верной ему гвардии, чтобы оказывать на него постоянное давление. Уверенные в своей силе, они, несмотря на свой статус вольноотпущенников, с легкостью вмешивались в самые деликатные проблемы правления и представляли собой столь же дестабилизирующий элемент, как и класс секретарей. Во всяком случае, особое беспокойство они стали причинять в начале X в., беспрестанно требуя жалованья, выплачиваемого зачастую с опозданием, поддерживая в известных случаях дворцовые перевороты и принимая сторону того или иного претендента на халифат. Результатом стало последовательное истребление главных корпусов халифской гвардии: сначала масаффитов, затем худжаритов, — истребление, осуществленное новыми эмирами, которые намеревались свободно править от имени и вместо халифа и располагали своими собственными войсками. Точно так же в конце XII в. черная гвардия фатимидского халифа была истреблена Саладином, заменившим собственной властью власть господина, которому он первоначально служил.