Цивилизация классической Европы
Шрифт:
Построение государства остается крупнейшим экономическим деянием классической Европы.
Глава XI
КОНЪЮНКТУРА
Банк и государство — нет ничего более чувствительного к флуктуациям конъюнктуры.
Разве не парадокс — помещать рассмотрение конъюнктуры, т. е. движения в чистом виде, в заключение раздела, посвященного более ригидным структурам? Парадокс, в сущности, кажущийся. Колебательное движение — это еще и способ отрицания движения. Структурные сдвиги обеспечивает только непреодолимая тенденция на повышение. Колебательные движения всегда совершаются вокруг одной оси. Очевидно, неподвижность экономики Старого порядка лучше всего проявляет себя в устойчивом характере колебаний.
Новейшими изысканиями в истории неоспоримо установлено столь же давнее, насколько проникает ретроспективный взгляд, постоянство больших фундаментальных экономических ритмов, хотя на деле нет возможности что-либо доказать за пределами престатистической эры, но Европа
Упорядоченные, сплоченные, связанные в рамках регионального и даже национального пространства колебания выделяли по крайней мере три Франции: одна Франция — между Соммой и Луарой, другая Франция — южная и еще одна Франция на востоке — маргинальная; в общей сложности три Испании: ансамбль Кастилия — Андалусия, кантабрийский ансамбль и ансамбль Каталония — Валенсия; была Англия восточная и Англия западная, Ирландия южная и Ирландия западная — совокупность Шотландии и Северной Ирландии, а вот Соединенные провинции были близки к гомогенному экономическому целому. Именно в этом главное завоевание экономической истории последних лет, достоверность равнодействующей мировой конъюнктуры всех конъюнктур далеко за признаваемыми за нею пределами. Уже существует более или менее обширная сфера деятельности, охваченная единой мир-экономикой и, таким образом, подчиняющаяся мировой конъюнктуре в XIX веке, но также и в XVIII, и в XVII веках — эпоха классической Европы — и даже, без сомнения, в XVI веке — момент великой пространственной мутации, планетарного взрыва христианского Запада, — где анализ выделяет четыре фундаментальных ритма: краткосрочные двух-, трех-, четырехлетние флуктуации; цикл приблизительно 10-летний; интерциклический вариант и, если угодно, флуктуация Кондратьева — в целом 30-летняя; столетняя фаза.
Можно и должно удивляться, когда обнаруживаешь в столь далеком прошлом при столь глубоко отличных способах производства и способах коммуникации целый мир относительно неплохо согласующихся флуктуаций. Еще более поразительно наблюдать, сколько частных конъюнктур образуют начиная с XVI века в масштабе не только европейском, но собственно мировом равнодействующую — первый, неполный, неуверенный эскиз мировой конъюнктуры. Такой подход — главное. Без него мы были бы не в праве говорить о конъюнктуре. Эта конъюнктура прошлого вытекает из расчетов по статистическим данным, которые мы постараемся выстроить, отталкиваясь от фрагментарных цифровых элементов престатистики Старого порядка.
Эти предварительные сведения не должны затмить для нас главное: весьма специфическую динамику старой конъюнктуры. Нам предстоит очень скоро вывести ее основные линии. И условия.
Какие это условия? Прежде всего, порядок и соотношение родов деятельности. Мы, в Европе 60-х годов XX века, привыкли к соотношению: индустрия — торговля — агрикультура
Тут главной особенностью аграрной конъюнктуры является прежде всего то, что это была конъюнктура падения производства, конъюнктура скудости. Эрнест Лабрусс великолепно обрисовал ее, он перевел ее в некую модель, которая учитывает основное. Метеорологический кризис недопроизводства, взлет цен, неравное распределение неизбежного конъюнктурного голода, дефицит аграрного дохода обездоленных, недостаточно компенсированный сверхдоходом привилегированных, вызывает кризис наиболее значительного, по крайней мере наиболее чувствительного, промышленного сектора — сектора текстильного и, в силу факторов взаимодействия, — кризис всей индустрии. Затронута даже часть торгового сектора. Эта модель кризиса совершенно исчезла в Европе с середины XIX века. Аграрные кривые отражают три типа флуктуаций: цикл 7—9-летний, концентрирующийся вокруг пика цен, который соответствует метеорологическим обстоятельствам недопроизводства; кондратьевский 25—30-летний цикл, более или менее связанный с ритмом солнечной активности; столетняя ценовая тенденция: конец широкого движения на повышение (начало XVII века), долгое плато стагнации (XVII — начало XVIII века) и вступление в новую фазу роста (после 1730–1740 годов). Циклы десятилетние, циклы тридцатилетние и столетние колебания обнаруживаются и в других секторах, не полностью охваченных аграрной конъюнктурой.
Эти другие сектора, не полностью связанные с аграрным сектором, — сектора крупной колониальной торговли. Они имеют более богатую конъюнктуру: следует различать уже не три, а четыре взаимоналожившиеся флуктуации.
Остается центральная, примерно десятилетняя флуктуация: около 11 лет в начале XVII века, менее 9 лет в конце XVII века, но эта флуктуация в свою очередь образована двумя-тремя более короткими флуктуациями, которые, по внешней аналогии с ритмами северо-американской экономики 1919–1939 годов, мы предлагаем называть циклами Китчина. Доминирующая аграрная флуктуация находится в негативной корреляции с ценами и является экзогенной; флуктуации крупной колониальной торговли находятся в позитивной корреляции с ценами, они являются к тому же эндогенными, по крайней мере на стадии десятилетней флуктуации. Напротив, трехлетняя флуктуация кажется связанной в основном с перебоями в навигации на дальние расстояния. Десятилетняя флуктуация определяется сложностью регулировать снабжение по заказу на столь дальние расстояния. Она является, таким образом, эндогенной и соприкасается в некоторой степени с современными экономическими ритмами, вызванными приспособлением производства к изменениям спроса.
Аграрные и торговые флуктуации не бывают абсолютно независимыми. Мы показали это на примере американской торговли Севильи и ритма аграрных цен в Андалусии.
Итак, первое условие — соотношение родов деятельности. Второе условие — недостатки монетарной экономики. Не хотелось бы заострять внимание на этом аспекте. Монетный запас Европы возрастал с 1510 по 1620 год в ритме, который в целом превосходил насущные потребности. Исходя из расчетов Гамильтона и переходя от них к урегулированиям, которые становятся необходимыми (контрабанда на поступающем из Америки, продукция немецких рудников), массу монетарного металла, влитую в европейскую экономику, можно оценить в 25–30 тыс. тонн в золотом эквиваленте. Шестнадцатый век отмечен не только общим повышением цен на металлы на 450 %, но и общим ростом монетарной экономики.
Надо ли говорить, до какой степени XVII век и 1-я пол. XVIII века контрастируют между собой? Для возросшего населения, для более обширного пространства, протянувшегося на восток, монетарная масса прирастает уже не в достаточном ритме. Между 1620 и 1750 годами прирост составил не более 15–20 тыс. тонн в золотом эквиваленте по самому большому максимуму. Показательна цена на зерновые во Франции между высоким пиком 1630-х годов и спадом 1720-го, постоянное падение в монете устанавливается в отношении 100:40, подъем цен на треть в XVI веке был отменен. Даже если инфляция частично и ослабила последствия этого, падение цен стало крупным экономическим и социальным фактом XVII века. Оно способствовало той социальной ригидности, которую мы отметили по контрасту с мобильностью XVI века. Падение цен сделало богатых еще богаче и увереннее в себе, бедные же стали еще более бедными и жили с ощущением постоянной опасности, во всяком случае, с ощущением безысходности своего положения.
23. Дальний Восток в манильской торговле
Эти карты, как и две следующие, являются частью двух более длинных серий, открывающих их истинное значение. И в том и в другом случае мы пытались получить географию Дальнего Востока и испанской Америки лишь относительно ее зависимости от крупной европейской торговли. Два выигрышных пункта наблюдения: манильский порт на Филиппинах для первых девяти карт; портовый комплекс Севилья — Кадис для двух американских карт.