ЦИВИЛИЗАЦИЯ МАДОННЫ
Шрифт:
И действительно: поэзия В. Соловьева это ускакавший далеко вперед авангард, а его философия — это обоз, который еле тащится где-то позади, сгибаясь под тяжеленным грузом христианской догматики.
У побережья Кипра, там, где некогда родилась Афродита и где в ее честь совершались богослужения в Амафунте, воспетые в знаменитом стихотворении Шиллера «Боги Греции», В. Соловьева посетило видение, которое подсказали ему пророческие строки:
Знайте же: вечная женственность ныне В теле нетленном на землю идет. В свете немеркнущем новой богини Небо слилося с пучиною вод.Ныне
«Новая богиня» В. Соловьева на самом деле, конечно, никакая не «новая»: речь идет лишь о новом проявлении вечного начала. В. Соловьеву было всего девять лет, когда это начало впервые открылось ему во время богослужения в церкви в праздник Вознесения, о чем он рассказал в своей поэме «Три свидания». А. Ф. Лосев находит в этих стихах «намек на душу мира, вечную женственность, Премудрость Божию, космическую Софию». Второе свидание произошло в Британском музее в 1875 году, когда некий голос велел ему отправиться в Египет. Почему именно в Египет, понятно, если вспомнить, что Деву Марию называют «христианской заместительницей Исиды» (С. А. Токарев). И там же в Египте произошло в 1968 году в Зейтуне явление Богоматери. В описании третьего свидания В. Соловьева, по Лосеву, содержится «уже вполне отчетливое космическое представление о Софии, обнимающей собою весь мир с первого момента его появления».
Но в философии В. Соловьева отчетливого представления о Софии и «монаде» А. Ф. Лосев не находит. У Соловьева получается, что «чистая идея тоже содержит в себе какую-то чистую материю и в совокупности с этой материей является Софией. Но что это за материя в чистой идее, об этом можно только догадываться», — иронически добавляет Лосев. Неясным остается для него также отличие Духа Святого от Софии и от Христа в толковании Соловьева. Соловьевскую концепцию Софии Лосев считает противоречивой, поскольку София у Соловьева, с одной стороны, является «телом Божьим», неразрывно связанным с самим Богом, а с другой стороны, утверждается, что «тело Христово» есть София, и получается, что и София есть не просто божество, но включает в себя и тварный момент, подобно самому Христу. Утверждается также, что Христос как цельный божественный организм есть и Логос, и София.
«София, по Вл. Соловьеву, вообще говоря, как раз и есть материализация идеального», — продолжает Лосев. — «Сущность софийного идеализма Вл. Соловьева заключается в учении, которое проповедует не абстрактно-гипостазированную идею, но духовно и материально насыщенную идею, заостренную в виде страстно ощущаемой заданности». «София — это та сторона глубин действительности, которая, оставаясь идеальным бытием, максимально стремится к реальному и материальному. Когда Вл. Соловьев учит о Софии, то она становится идеальным первообразом многообразия и полноты материального мира, которые хотя пока и не являются чувственными, но уже и не просто идеальны в абстрактном смысле слова. Эта картина всей бесконечной действительности, которая сама еще не стала чувственной и исторической действительностью, но уже является ее прообразом; или, как мы сказали, ее заданностью, замыслом, законом и методом ее бесконечных осуществлений». Трактовку Софии у В. Соловьева Лосев считал «сниженной».
Если перевести все сказанное с философской фени на нормальный человеческий язык, мы поймем, что В. Соловьев в своем учении о Софии, вопреки собственным монотеистическим установкам, пришел к тем же выводам, какие сегодня пропагандирует Пьер Шассар: разнообразие заложено в самой основе мироздания. «Нигде, кроме как в нестойких порождениях воспаленного воображения или фантазирующей мысли, мы не найдем ни Единства, ни Одного, ни Целого. Всегда
Однако суть этой Потенции разнообразия вовсе не та, какой полагали ее В. Соловьев и иже с ним. «София» означает «мудрость», а, как уже говорилось, нет никакого мирового разумного начала, ни мужского, ни женского пола. Разнообразие включает в себя и всяческое безобразие. Согласно одной из гностических теорий, София родила злое и уродливое существо Ялдабаота, которое и есть библейский Ягве. Понятно, что разумное, тем более божественно-разумное начало ничего породить не могло.
Православные фанатики нутром чувствовали, что «соловьевство» есть ересь, равно как и софийное учение вообще, потому что оно «ниспровергает все христианство». Софианство было для христиан мучительной проблемой по той причине, что они никак не могли определить отношение женской ипостаси Божества к своей однополой или, если употреблять иностранный термин, гомосексуальной Троице.
Собственно говоря, Троица изначально такой не была, потому что Святой Дух («руах») в семитском оригинале — женского рода. Когда он (или она) является «в виде голубине», непонятно, идет ли речь о голубе или голубке. Мигель Серрано уточняет: голубка, «ла Палома», как называлась популярная у нас в 50-х годах кубинская песня. Эта голубка пролетает вдоль всей его «Золотой цепи»: «Катарским символом была голубка, Параклет, Святой Дух, катарская Церковь или община, «Глейса», как они ее называли. Голубка была также эмблемой тамплиеров. И именно голубка приносит священное семя арийской Хаомы и кладет его на камень на манихейском празднике весеннего равноденствия Навроз».
«Эру Рыб, эру Короля-Рыбака (из легенды о Граале — А. И.), сменяет Эра Водолея, Святого Духа, Параклета, Голубки, которая женского рода, — это Утренняя Звезда, несотворенный свет, Венера-Люцифер». «Не будем забывать, что катарская земля управлялась женским началом Параклета, Голубки Любви, катарской Глейсы, т. е. Шакти». «Для гностиков Святой Дух — женского рода, это Голубка, София, творением или эманацией которой является Вселенная. Голубка — катарский символ, а София — их Глейса Любви».
Понятно, почему А. Ф. Лосева так обеспокоило, что у В. Соловьева остается неясным отличие Святого Духа от Софии. В. Соловьев не решился прямо их отождествить, как это делает М. Серрано, не решился вернуть Святому Духу его первоначальную природу, но двигался в этом направлении. Он следовал по этому пути за немецким мистиком Якобом Бёме (1575–1624), которого друзья называли «тевтонским философом», а враги — «сапожником-антихристом». Архиепископ Серафим обличал Якоба Бёме за то, что у него София — «вечно-женственное начало», существующее в недрах Святой Троицы, которая превращается в результате в «четверицу», а С. М. Соловьев-младший, племянник В. Соловьева, высказал предположение, что если бы В. Соловьев проповедовал в XVII веке, он сгорел бы на том же костре, на котором погиб Квирин Кульман за те же идеи Бёме.
Андрей Белый, когда он еще не был знаком с Блоком, захотел узнать, как тот относится к Софии. Блок ответил пространным письмом, где утверждал, что София открывается индивидуумам; коллективному сознанию она не доступна. Она может раскрыться как душа человечества, но ее откровения могут гласить и народам; тогда выявляет душою народ себя, и русскому она, например, — существо всей России. Поэты воспринимают ее как Музу: и Фет обращается к ней, и Болдер ее знает. Более всех в ее тайну проник Гете в «Фаусте», и не сказал о ней глубже никто. В этом смысле она открывалась Данте. В свете ее дуновения догматы христианства теряют свой прежний, замкнутый смысл. Блок видел задачу в том, чтобы раскрыть ее отношения к символизациям — София, Мария — и вскрыть «естественную соотносительность символов».