ЦК закрыт, все ушли
Шрифт:
Я сказал, что вполне.
Наступили мучительные дни и ночи. Принимать лестное предложение или поблагодарить за доверие и вежливо отказаться? Решил посоветоваться с редактором газеты Василием Александровичем Хорсуном, который недавно пришел из сектора печати ЦК партии.
Дождавшись удобного момента, когда в кабинете никого, кроме него, не было, рассказал о беседе в обкоме. Редактор внимательно выслушал, задумался.
— Смотри, решай сам. Но я бы не принял этого предложения. Хочешь, честно скажу, почему? Ты человек пишущий и молодой, они это учли. Знаешь, что тебя там ожидает? Как и всякого пишущего, которого берут в партийный
Хорсун разоткровенничался, рассказывая об атмосфере в партийном аппарате. Жесткая дисциплина, безусловное подчинение всем, кто находится на более высокой ступеньке служебной лестницы. В газете ты волен, как птица, можешь в любое время уйти с работы, несколько дней вообще не появляться в редакционных стенах. В партийном аппарате без разрешения нельзя отлучиться даже на полчаса. На посещение любого мероприятия— будь то театральная премьера, открытие выставки и т. д. — нужна санкция руководства.
— Тех, кто находит время и пишет для себя, в партийном аппарате не жалуют. Не говоря уже о защите диссертации или издании книги. Мораль там строже, чем в целом в партии. Так что выбирай: или остаешься в редакции и пишешь свои книги, или идешь в обком и пишешь их другим.
Разумеется, я выбрал первое.
А к концу недели редактор издал приказ, которым утвердил меня ответственным секретарем редакции. Этот шаг упростил мне задачу. Я позвонил в обком и сказал, какой неожиданный финт отмочил мой редактор. Как-то неудобно уходить с должности, не пробыв в ней ни одного дня.
— Конечно-конечно, — рассеянно произнес на том конце провода мой собеседник и добавил еще что-то о хитроумном шаге редактора.
Таким образом, первая попытка забрать меня в партийный аппарат успехом не увенчалась. А вот перед второй я не устоял.
Случилось это в конце февраля 1980 года. К тому времени я уже два с половиной года работал в редакции республиканской газеты «Звезда» — после окончания в Москве ВПШ при ЦК КПСС. Заведовал отделом пропаганды и числился в членах редколлегии. Писал очень много, печатался не только в своей газете, но и в центральных изданиях — «Правде», «Советской культуре», «Журналисте». В «Правде» даже как-то поинтересовались, не соглашусь ли я поехать их собкором, скажем, в Оренбург или в Курган. На что я ответил отрицательно: вот если бы собкором в Белоруссии, тогда другое дело. Но вакансий в Минске не было и не предвиделось.
В «Звезду» я пришел после двух лет жизни в Москве и, естественно, принес в редакционную жизнь немало вольномыслия. «Звезда» в те годы была газетой консервативной, скучной и официозной. Ее так и называли в журналистской среде: «генеральская газета». В первые же недели работы я буквально офонарел от академиков и профессоров, приносивших в редакцию бред,
Они вызвали настоящую бурю не только в коллективе, но и в ЦК партии республики. На одно из партийных собраний приехал заместитель заведующего отделом пропаганды Кононов, курировавший печать, и подверг меня разносной, уничтожающей критике. Это был праздник для редакционных консерваторов: таких зубодробительных оценок со стороны ЦК не помнили долгожители «Звезды» за все послевоенное время. Молодые мне сочувствовали, но и по их взглядам было видно, что судьба моя предрешена. В редакционных кулуарах зашушукались о переводе меня с ведущего отдела пропаганды на другой, не политический— то ли новостей, то ли писем. Вспоминали прежние проколы, о которых звонили из ЦК.
И действительно, вскоре последовал звонок: мне надлежало явиться в ЦК к самому заведующему отделом пропаганды Павлову Савелию Ефимовичу.
Поднялся к нему на четвертый этаж.
— Так вы догадываетесь, по какому поводу мы вас сюда пригласили? — спросил он, загадочно улыбаясь.
— Наверное, опять ошибка прошла?— екнуло сердце в предчувствии очередной беды.
— Не угадали. Мы решили пригласить вас на работу в ЦК.
— Меня? В ЦК? После выступления вашего заместителя на партсобрании?
— Заместитель ошибся в оценке. Это его личная точка зрения, а не мнение отдела, и тем более не позиция ЦК. Мы расцениваем ваши публикации несколько иначе. Я поздравляю вас с крупной журналистской удачей. Издательству «Беларусь» поручено выпустить их отдельной книжкой. Я сам разговаривал с директором, оттуда вам не сегодня-завтра должны позвонить.
Поистине мир полон чудес. Еще полчаса назад я поднимался по лестнице, готовясь к самому худшему. И вот такая метаморфоза.
— Но ведь я никогда в партаппарате не работал. В свое время отказался идти в обком. Я даже секретарем первички никогда не был.
— Ничего, ничего, опыт— дело наживное. Мы берем вас в сектор печати. Будете пока инструктором, а остальное от вас зависит. Вот если бы в другой сектор — тогда можно было подумать, там надо знать партийную работу на уровне обкома-горкома. А вам предстоит вести республиканские газеты и журналы. Дело знакомое, людей вы знаете, сами писать умеете.
Не успел я найти еще какие-либо аргументы, как хозяин кабинета нажал клавишу на телефонном устройстве, и через минуту в дверях показался Кононов — тот самый, который громил меня на партсобрании в редакции.
— Отведите Николая Александровича в орготдел, а потом — к секретарям. Постарайтесь, чтобы он побывал на беседах у всех. Ко второму я поведу сам.
И я зашагал по этажам, приемным и кабинетам высших партийных руководителей республики.
Очень хорошее впечатление произвел тогдашний секретарь ЦК по идеологии Александр Трифонович Кузьмин. Спросил, знает ли жена о предложении. Я ответил: нет, не знает, она в командировке. Расспросил о ней, где работает, сколько лет сыну. Тоже журналистом будет? Нет, не хочет. Почему? Потому что родителей никогда не бывает дома.